О том, что убил Путин

Наверное, трудно не иметь определенных сантиментов в отношении языка, на котором тебе пели колыбельные. Почему-то это чувство заодно распространяется на людей, говорящих на этом языке, и даже на целую страну. Во всяком случае, мне это было свойственно.

Мы здесь, в Киеве, обычно начинаем говорить по-русски, а уже потом учим украинский. В результате и знаем, и любим оба языка. Может быть, отчасти поэтому мы гораздо терпимее, чем «русский» восток Украины и «украинский» запад. Но зато одинаково неприемлемы для многих из нас и незабываемое кино Ирины Фарион, рассказывавшей малышам, куда им идти с их русскими именами, и тот факт, что украинский язык, спустя 23 года существования независимого государства, все еще требует защиты и покровительства. Но даже на это многие из нас смотрели философски. Судя по всему, слишком философски. Это не равнодушие, это толерантность, возможно, с легкой примесью столичного снобизма… Так было, но теперь это равновесие пошатнулось. Вдруг ушла в прошлое многолетняя привычка смотреть сквозь пальцы на надоевшую и немного смешную имперскую риторику русских знакомых-приятелей и на этот неисправимый, принципиальный политически насыщенный предлог «на» перед словом Украина. Это не просто не смешно, это больше неприемлемо.

Знаю с десяток примеров того, как последние события разорвали нити бесценных человеческих отношений длиною в жизнь, которые бережно ткались и трепетно хранились, с юности протянувшись из Киева в Питер, из Москвы – в Одессу, из каждой точки одной страны в каждую точку другой. Из этих нитей был соткан невидимый покров, простирающийся над нашими странами и казавшийся незыблемо прочным.

Но их главнокомандующий неожиданно и дерзко толкнул нас на этот шаг, который — от любви… Мы еще не «вступили» в ненависть. Может, не осознав до конца того, что произошло. Может, потому, что десятки тысяч там, у них, где это опасно, потекли по московским улицам, тоже не желая делать этот шаг. Может, из-за того, что говорил Макаревич, и что с ним за это делали там потом. Но даже если все останется так, как есть на данный момент, назад уже ничего не вернуть. Ни Крыма. Ни любви.

Я точно знаю, что не обмолвлюсь, как бывало раньше, глядя сюжет в новостях, где кто-то еще и русские — мол, это наши. Сын уж наверняка никогда не допустит таких «неточностей». Мы сидели рядом и смотрели, как россияне заходят в Крым, и он сказал: как немцы. И, словно тошнота, подступило осознание того, что отношение к России и всему русскому было какой-то неосознанной «генетической» ностальгией, полученной от родителей да от советского детства. Еще вчера казавшаяся естественной, она вдруг стала ощущаться не легкомысленно, как слабость, а стыдно, будто болезнь. Я даже не знаю теперь, извиняет ли меня за все это «красный» диплом украинского филфака…

Невероятное время, спрессовавшее чуть ли не годы жизни в недели Майдана и переворачивающее сознание так, что и представить себе было невозможно, настало у нас с ноября. А нынешний май уже не украсит машины киевлян георгиевскими ленточками. Отзвук той войны для многих здесь был данью великой Победе, а теперь стал символом этой странной войны и российской оккупации. И что новость для нас: повязать эту ленточку в Киеве будет теперь небезопасно. Толерантность закончилась даже у тех, у кого ее было в избытке.

Многие родившиеся и выросшие в Киеве вдруг незаметно для самих себя стали «бандеровцами», пусть и не совсем такими, как это нравится российским СМИ. Что за дело вам было до нашей любви, не знаю, что будет от нелюбви, посмотрим. Так и хотелось бы пожелать вам еще при жизни вашего фюрера бесконечных и ярких невыдуманных сюжетов: о референдумах по всей великой и необъятной — от Калининграда до Хабаровского края, да трудолюбивых китайцев по самый Урал с «Предуральем». И клепайте, коллеги, с большим запасом свои знаменитые «духовные скрепы», чтобы крепиться самим и до судорог сильно держать свой замечательный «русский мир».

Флаг крымских татар я впервые увидела поздней осенью в Киеве, на Майдане. И сегодня больно за вечно неприкаянный народ. А ведь всегда казалось, что самая большая опасность территориальной целостности моей страны связана с Крымом и одноименными татарами. Они вернулись на родную землю специфически, напористо и агрессивно, бывало, забирали как свое то, что нравилось, при равнодушном молчании властей. Государство же не занималось ни одной проблемой Крыма ни одного дня из 23 лет своего существования. Проблема закономерно не просто вылезла боком — она «отпала».

Маленький бодрящийся человечек в летах сделал так, что мы оказались за шаг, за щелчок от того, чтобы украинец прошил пулей русского, а русский — украинца. За несколько недель все изменилось настолько, что русский теперь — это не просто язык вероятного противника. Это язык противника, с которым не примириться, потому что еще вчера его считали родным. Вряд ли кто-то из тех, кто привык здесь у нас говорить по-русски, перестанет это делать. Но иллюзия родства ушла безвозвратно. Ведь даже родственные языки различает многое. Лексика, произношение и порядок слов, а еще — дыхание. Мы по-разному дышим, говоря по-немецки или по-английски, по-украински или по-русски. И как оказалось, мы слишком по-разному дышим, говоря в Украине и в России — по-русски.