Лия АХЕДЖАКОВА: «Невозможно дышать в этой душной атмосфере общей агрессии и неврастении»

 

 

1. Невозможно дышать в этой душной атмосфере общей агрессии и неврастении. Какая-то жуткая истерика идет. И со всех сторон, между прочим.  

 

Есть Лиза Глинка, которая вывозит на лечение в Россию больных детей из Донецка. Есть Чулпан Хаматова, которая делает великое дело: спасает детей от страшных болезней. 

 

И вот из-за того, что Лиза и Чулпан обращались к властям, они оплеваны, им треплют нервы и причиняют огромную душевную боль, их обвиняют, терзают на всех каналах. В том числе — что ужаснее всего! — на демократических, на самых лучших.     

 

Зачем? За что? 

 

Другая сторона называет себя «патриотами». Это те, кто вцепляется просто в горло. То, что они делали с Макаревичем, — уму непостижимо.  

 

Потом появилась… знаете, этого не было, не было, не было, а сейчас прямо расцвела эпидемия доносов. 

 

И вот уже хуже этого ничего нет. 

 

Опять у нас армия стукачей. 

 

Донести на этот фонд или на тот: отследите, пожалуйста, они точно агенты ЦРУ, они получают деньги прямо из Америки… А этот Саакашвили, мерзавец, он точно агент ЦРУ…

 

Как вообще могла вернуться в нашу жизнь, в сам язык эта жуть: «враг народа»?!  

 

Когда именно все по-новой возникло — не заметила. Но когда сама попала во «враги народа», сильно заметила. (Смеется). 

 

Прямо на моем спектакле в одном городе разбрасывали листовки, где про меня было написано: «Осторожно: русофоб!» Из этой листовки выходило, что я — и «пятая колонна», и поклонница Майдана — Украины — Порошенко — Яценюка — Нади Савченко… Нет, не то чтобы это все неправда, что они обо всем врут. Я, действительно, люблю Украину и не люблю, к примеру, Януковича. Но я не «враг народа» во всех ипостасях. 

 

 

Таких листовок было много, весь пол ими устлали. 

 

А зрительный зал там оказался потрясающий. Особенно теплый и особенно доброжелательный. 

 

И те, кто пришел на наш спектакль, — все как один, не сговариваясь, молча! — листовки подобрали и выбросили в урны. (Я еле успела одну прихватить себе на память).  

 

Распространяет эти листовки организация НОД, которую возглавляет Федоров, депутат. Вот это, видать, его прямая гражданская позиция — преследовать людей, которые думают иначе, чем он.

 

А тут еще меня «кургиняновские» начали жрать. «Сопротивление родителей» — так называется их организация. Я и к ним попала под раздачу.  

 

2. Телевидение не смотрю. Как сказала моя подруга Покровская: «Я это выключаю сразу, боюсь поверить». Замечательно, да? Я ее спрашиваю: «Ты Мамонтова сейчас смотришь, Алла?» Она говорит: «Да ты что, я выключаю сразу, боюсь поверить». 

 

Но иногда все-таки включаю телевизор. Чтоб не быть голословной, если вдруг кого-то начну обвинять. Или чтоб нечаянно не восхититься человеком в то время, как он окажется просто стукачом.

 

Теперь надо быть очень внимательным к тому, что делают люди. Потому что можно стать другом стукача или предателя какого-нибудь, а можно обидеться на человека, который мужественно себя ведет.

 

И вот когда я смотрю шабаши телевизионные, очень страшно становится. Мне кажется, что результатом этого будет какая-то страшная война. Они разогревают, как примус, ингредиенты войны. Они кипятят войну. 

 

3. Спасает работа. Только это и спасает. А убиваться, что тебя «обложили», — ну это сойдешь с ума. Истерия на истерию – будет ужас. 

 

Хотя все равно, когда человек живет в этой атмосфере, то все, что он делает, окрашено этим фоном. Этот фон сопровождает твою работу, твою жизнь, твой отдых, это то, в чем ты варишься. 

 

Но вот сейчас мы репетируем спектакль по пьесе Людмилы Улицкой. Режиссер Марфа Горовец, ученица Сергея Женовача. Я так люблю Женовача и все, что он делает. А Марфа — дочь актера Юры Назарова, которого я очень хорошо знаю.  

 

Вера Мартынова, художница, — ученица замечательного Димы Крымова. Она сделала совершенно необыкновенные декорации. А продюсер Ефим Спектор.  

 

Пьеса называется «Мой внук Вениамин».

 

И там еще чудные у меня партнерши: Надя Лумпова, она играет Золушку в «Практике», это тоже спектакль Марфы Горовец, и актриса из Александринки, она и во МХАТе играла — Александра Ислентьева. И с нами играет молодой прекрасный Глеб Пускепалис, сын моего любимого актера Сергея Пускепалиса. Мы иногда цапаемся. По делу, на репетициях. Я в одну сторону тяну, они в другую. Но Марфа побеждает всегда. Она умная, сильная и красавица. Из актрисы стала режиссером. И хорошим режиссером. Я просто счастлива с ней работать.

 

Так что я репетирую, репетирую, и меня окружают люди, с которыми мы говорим на одном языке, и я не боюсь вызвать у них агрессию.

 

И — вот это дико важно! — когда мы репетируем, все дурное, все, чем мы были убиты и ранены перед тем, как прийти на работу, — куда-то уходит. Надо хоть на время обо всем плохом забывать. Забывать и работать.

 

Конечно, есть друзья, с которыми у меня раскол. То, что сейчас происходит в стране, встает между нами. Даже очень неглупые люди, близкие мне, вдруг резко окрысились на меня, и мы не находим общий язык. Какие у них аргументы? Да никакие. Такие же, как у Первого канала, как у НТВ, как у всех информационных каналов наших. 

 

И вот мы с Вовой (муж Лии Ахеджаковой, фотокорреспондент Владимир Персиянов. — З. Е.), как два подпольщика, сидим и по телевизору только «Дождь» смотрим. Это чтобы знать внутреннюю информацию. А утром Вовка несет мне «Новую газету». Ваша газета как воздух. Когда меня спрашивают, почему я читаю «Новую газету», говорю: «Ну должна же я знать, что я на самом деле думаю». (Смеется.) 

 

4. А театр… нет, он все-таки жив, жив курилка, жив! Хороший театр формирует хорошего человека. Формирует личность, интеллигента. И хороший театр создает культурную атмосферу в городе. 

 

Я много езжу со своими спектаклями по стране, и с антрепризой бываю в маленьких городах, и снимаюсь в маленьких городах. И вот приезжаешь в такой маленький город, в маленький театр, заходишь в гримерную: столики все поломанные, пол в дырах, в каких-то латочках, не ремонтировали все это чуть ли не с 1945 года… А выходишь на сцену, и хотя и сцена, и зал тоже давно не знали ремонта, а сцена — уютная, вот бывают такие сцены, намоленные, ее сразу чувствуешь, это та эманация, которая передается в ту же секунду. И дыхание зала говорит тебе о том, что этот город любит театр. Принимают каждое слово. Играть фальшиво — это отпадает сразу. И ты становишься вдруг очень хорошим артистом, очень честным, и любая фальшь в тебе умирает.

 

И какие благородные и благодарные зрители, и как они понимают тонкие вещи, как понимают подтекст, как чувствуют метафору. Значит, этот театр сформировал этот город. Хотя и видно, что ремонта не было (вздыхает) с 1945 года. 

 

Я бывала в таких театрах. Обычно это вызывает слезы. 

 

Не знаю, как сформулировать, чтобы рассказать о сердечности, доброжелательности и добродушии маленьких залов в этих маленьких театрах. Такой зал пошлость не простит. Они не будут свистеть, они не будут хулиганить, но они не примут пошлость. И я не могу сказать, что такие города очень редкие в России. Нет, они совсем не редкие.

 

5. Я очень люблю людей. На моем пути часто встречаются совершенно необыкновенные люди с такими непохожестями, с такой судьбой, с такой добротой… У меня складываются с ними какие-то отношения, сначала они просто приходят на спектакли, потом звонят, потом постепенно случается дружба, потом я начинаю заниматься их жизнью…

 

Ужасно люблю молодых. И у нас в театре, и вне театра. Вот есть такие молодые, очень симпатичные люди — иногда актеры, иногда нет, — которые тебе становятся родными, и я понимаю, что мое участие в их жизни для них имеет какой-то смысл. 

 

Подхватила я как-то на митинге одну молодую женщину, мать пятерых детей. Из этих пятерых ее детей — трое приемные, представляете? И вот уже у нас завязалась дружба, чему я очень рада.  

 

6. Нет, я не всегда хожу на митинги. Но иногда, когда очень дорогие для меня люди просят прийти и что-то сказать, я понимаю, что нельзя этого не сделать, невозможно не пойти.  

 

У Галича меня поразила совершенно эта формула: «Очень просто попасть в богачи, очень просто попасть в первачи, очень просто попасть в палачи — промолчи, промолчи, промолчи».

 

7. И хотя я и вправду очень, очень люблю людей, абсолютно не в состоянии понять: откуда же берутся стукачи?   

 

Я обожаю Казань, это дивный город. А, оказывается, там был СИЗО, где какие-то уроды пытали человека, порвали ему все внутренности…

 

Вот узнаю о таких монстрах, о такой жестокости и думаю: эти все палачи, которые пытали во времена оны и пытают сегодня, чтобы выбить показания, — они в театр ходили детьми? Какая мама у них была? Почему вообще есть такое? Вот это для меня загадка: откуда берутся эти монстры? 

 

8. Интеллигентный человек — продукт того, что читает, и того, что думает. 

 

Ты живешь в атмосфере культуры, ты не можешь не ходить в музеи, ты не можешь не ходить в театры, ты не можешь не читать знаковые какие-то очень важные вещи в современной литературе и не перечитывать классику. Ты просто не имеешь права этого не делать, потому что иначе тебе нечего будет думать. Нечего и нечем.

 

9. Моя подруга Алла Будницкая в интервью «Комсомольской правде» сказала: «Вот сидим с Лиечкой Ахеджаковой на даче и ждем, когда расцветут вишни». Невинная фраза, да? Какой криминал: ждать, когда расцветут вишни? Мне, правда, вот уж так прямо сидеть на даче и ничего не делать, а только ждать, когда расцветут вишни, некогда, — я в эту страшную жару в Москве с утра до ночи репетировала, но не в этом дело. На сайте «Комсомольской правды» столько было комментариев на эту единственную фразу обо мне! И все заканчивались одним посылом: пусть она убирается из нашей России! Она — то есть я. 

 

Понятно, что есть целая служба, которой дают указания, кого троллить, дают фамилию, и где бы и в каком контексте эта фамилия ни появилась, на нее кучу грязи выливают. Тут я как-то выступила на «Эхе Москвы», открываю потом сайт «Эха…», и там тоже в мой адрес — грязь, оскорбления, обвинения. И все на один манер заканчивается: «Раньше ходил в «Современник», теперь больше не пойду». Ну да, назло кондуктору пойду пешком. 

 

Думаю, я у них не одна такая, есть и покруче, кого надо обливать грязью.

 

10. Правильно режиссер Александр Сокуров сказал, когда ему 12 июня вручали Государственную премию за 2014 год: «Вроде бы сегодня праздник, а на душе тревожно». Тревожно, да. У меня нет ощущения мирной жизни. Каждый день кого-нибудь уничтожают. 

 

Каждый день кто-то из Думы (это одна и та же группа людей, все их фамилии известны) придумывает какую-нибудь карательную акцию. 

 

Вот как с «Династией». Это же просто страшный прецедент. Который меняет вообще все, меняет нашу жизнь. То, что произошло с «Династией», — не частный случай. Это обвал, это катастрофа. 

 

Я Алексея Зимина знаю, но мало очень. Знаю, что это замечательный человек, что именно благодаря ему как-то наука наша еще теплится. Самое главное: он переводил все научные последние книги для молодых ученых. То, чего никто не делал. Переводил книги для молодых и молодых. И бесплатно рассылал научную литературу по всей стране. Занимался просветительством, поддерживал именно научно-популярную литературу и научно-техническую и давал гранты молодым перспективным ученым. И теперь этот человек вынужден был покинуть страну. 

 

Или вот выступает первый заместитель министра культуры Владимир Аристархов и начинает говорить о пагубности существования «Золотой маски». 

 

То есть: почти все позиции — карательные. По уничтожению. На уничтожение. Почти все законы, поправки к законам, действия властей, они почти все, за редким исключением, карательного свойства. 

 

А то, что произошло в Новосибирске, в театре оперы и балета с «Тангейзером»? Это как можно назвать? Что сделали с Борисом Мездричем, одним из лучших директоров России? Сняли, потом вдруг сказали, что он возглавит питерский театр, потом — нет, это вышла ошибка. 

 

Вообще уголовное дело с подачи церкви — это нечто! Вы можете себе представить, что папа Франциск на кого-нибудь подаст за что-нибудь в суд и пришьет кому-то уголовное дело? 

 

Мы не должны простить «Тангейзер». 

 

Мы не должны простить «Династию».

 

Мы не должны простить убийство Бори Немцова. (Нет, на самом деле мы не простили это убийство. Но будто смирились с тем, что заказчиков его никогда не узнаем. А не должны смиряться.)

 

11. Я была лично знакома с Борисом Немцовым. Ну, просто знакома. Шапочно. При встречах где-то: «Здравствуйте». — «Здравствуйте». — «Как вы?» — «Ну, ничего, спасибо». — «Ой, был на вашем спектакле». — «Ой, спасибо». Все.  

 

Но я обожала этого человека! Он мне так нравился! Во всем! 

 

На одном правозащитном круглом столе, помню, он шел по фойе и таким матом крыл кого-то в телефон. И тут же всем встреченным — нежно: «Здравствуйте! Здравствуйте!» И почему-то мне и это тоже очень было симпатично. Он был прекрасен. Вот какой-то человек эпохи Возрождения!

 

Сколько его ни полоскали, я никогда от него не отвернулась.

 

12. Я поддерживала и Бориса Николаевича Ельцина. И сейчас, когда в него кидают петарды, я тех, кто бросает эти петарды, ненавижу.

 

О, как мне досталось тогда, в октябре 1993 года, за поддержку Ельцина. Но я ни о чем не жалею. Я тогда сказала одно: не хочу ругать президента. А что, было бы лучше, если бы в октябре 1993 года победили те, кто пошел против Ельцина?  

 

А сегодня я из того же телевизора узнаю, что и на фонд Горбачева замахнулись, и к нему уже лепят: «иностранный агент»… Это же просто чума! Полная чума! 

 

Михаил Сергеевич Горбачев — это действительно «наше все», он наша история. Всем лучшим в нашей современной истории мы обязаны Михаилу Сергеевичу, а потом Борису Николаевичу.

 

И о Раисе Максимовне Горбачевой я то и дело гадости в телевизоре слышу. И ее эти «лжепатриоты» в чем-то заподозрили, и вот уже вовсю вопят — не единого факта не приводя! — что она втянула Михаила Сергеевича в какие-то недозволенные вещи… Как рука поднимается на такое?! 

 

Возможность охаять Михаила Сергеевича Горбачева — это так у нас сегодня понимают свободу? А я скажу: те, кто этим столь самозабвенно занимается, они не могут самореализоваться иначе, они должны засветиться именно на этой грязи. У них должна — только из-за этого, больше не из-за чего — стать узнаваемая фамилия. Они должны — только благодаря этим подлостям — иметь своих поклонников. Или надо от чего отмазаться. 

 

13. У меня любимое о патриотизме из Салтыкова-Щедрина: «Опять о патриотизме заговорили. Видать, проворовались. Точно». 

 

14. Я, с одной стороны, зла на интеллигенцию за то, что они кусают руку, которая им протягивается. Но, с другой стороны, когда поносят интеллигенцию, убить готова. 

 

Вот у меня есть такая приятельница в Центре Сахарова — Тамара Лежнина, немолодая и очень интеллигентная женщина. Она у метро «Парк культуры» собирала подписи. Надо было в Думу сдать 100 тысяч за «болотников». Что ей только не говорили прохожие! Дождь, снег, холод голимый. А ей говорили: «И тебя надо засудить и посадить». Но она продолжала и продолжала собирать подписи, и собрала очень много. Не все у нас хотят только «засудить и посадить».  

 

Или наша великая правозащитница, очень даже интеллигентка Людмила Михайловна Алексеева, которая стояла у Госдумы в одиночном пикете в свои 87 лет. Или наш могучий, тоже ведь интеллигент Сергей Адамович Ковалев… 

 

Вот совсем недавно Людмила Алексеева, Сергей Ковалев, Валерий Борщев и Лев Пономарев протестовали против нового законопроекта, суть которого поражает воображение: он разрешает применять физическую силу и спецсредства (включая дубинки и электрошокеры) к заключенным не только в случаях угрозы физической безопасности сотрудников или других лиц (как это было раньше), но и в любых случаях нарушения распорядка. То есть: по любому поводу! Не так посмотрел на начальника колонии — вот тебе и повод для электрошокера!  

 

А интеллигенты Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, вообще все те семь человек, что в августе 1968 года вышли на Красную площадь в знак протеста против ввода войск в Чехословакию?!

 

Они и вправду вышли за нашу и вашу свободу. Тогда это так страшно было! 

 

И это опять называется словом «культура». Это общая культура — помнить тех, кто в жуткое время выходил к Кремлевской стене за нашу и вашу свободу. 

 

Но чтобы это знать и чтобы помнить, надо опять же хотеть знать и хотеть помнить: включаться в традицию, искать «властителей дум» не только в своей тусовке… И читать книжки, ходить в театры. И — думать, думать, думать.

 

До какой степени происходит в наше время актуализация, я вижу по тому, как сейчас мощно принимают зрители в театре «Современник» наш спектакль по воспоминаниям Евгении Гинзбург «Крутой маршрут»! В зале очень много молодежи, прекрасных лиц. И это совсем другие люди, чем в телевизоре. Они как-то очень осознанно и очень достойно смотрят и слушают. И возбуждают в тебе «дар отдачи».    

 

15. С Людмилой Михайловной Алексеевой мы часто встречались на суде по «болотникам», сидели рядом. То, что было на том суде — умирать буду, не забуду. Я же человек театра, я хорошо понимаю все в театре. Так вот: суд над «болотниками» — это был абсолютный театр абсурда, это был просто ужас. 

 

Родители ребят-«болотников» привыкли, смирились с произволом на самом суде и не возбуждались, не протестовали, иначе их сразу выводили из зала. А когда я попыталась чем-то возмутиться, передо мной встал во весь рост охранник, или кто он такой, омоновец, с шокером на поясе, и сказал, чтобы я вышла из зала. Меня как-то отстояли, но не в этом дело. Помню, как Людмиле Михайловне стало на суде плохо один раз, потом второй раз. Но она ходила почти на все заседания. И защищала как могла этих ни в чем не повинных мальчиков и девочек, которые вышли на разрешенный митинг и которые никаких безобразий там не совершали. 

 

«Болотники» все равно получили сроки. Но кого-то Алексеева вытащила, выцарапала, а кому-то дали меньше, чем собирались. Я уверена: если бы не ее заступничество, все было бы гораздо хуже. 

 

Слова, в том числе и слова спора, слабеют, выхолащиваются. А действия и поступки остаются. Не все должно быть — только поединок, схватка, борьба. Важен и диалог. Или — взаимодействие. Там, где это возможно. 

 

16. Надо думать о тех, кто страдает. И понимать, что в эти страдания надо как-то вкладываться. И как-то помогать. Целительная сила — в этом. 

 

Записала Зоя ЕРОШОК