Рыба гниет с головы — единственное объяснение того, что творится сейчас в судах

Это интервью было записано в мае 2005 года с Александром Петровичем Сапуном — человеком, роль которого в формировании судебной системы советской Украины с 1970 по 1986 год трудно переоценить.

Александр Сапун пришел на работу в Министерство юстиции УССР в 1951 году — сразу после окончания юридического факультета Киевского государственного университета. После ликвидации министерства в 1963 году (в конце хрущевской реформы сначала были ликвидированы союзные министерства, затем — министерства в союзных республиках) Сапун был назначен директором Киевского научно-исследовательского института судебных экспертиз. В декабре 1970 года, после восстановления Минюста УССР, вернулся на прежнюю работу, был утвержден членом коллегии министерства и в течение 16 лет — с 1970 по 1986 — возглавлял Управление кадров Министерства юстиции УССР.

Но ознакомившись с текстом интервью, Александр Петрович категорически запретил его обнародовать, пока он жив: мол, наговорил лишнего. К большому сожалению, этот запрет уже не действует, поэтому читатели теперь имеют возможность услышать «из первых уст» о том, как функционировала советская судебная система — со всеми ее недостатками и преимуществами.

— Я в свое время входил в состав людей, принимающих иностранные делегации со всего мира. Причем общаться с зарубежными гостями приходилось не только во время официальных мероприятий, но и в неофициальной обстановке. И все они в один голос говорили, что в Советском Союзе была уникальная судебная система. Иностранцы всегда удивлялись доступности правосудия. Попробуйте, например, сейчас обратиться в суд с иском по трудовому делу — минимум год судебной тяжбы. А тогда трудовые споры рассматривались в считанные дни, причем помощь адвокатов по трудовым спорам была бесплатной. И если бы даже адвокат попытался составить какую-нибудь «липу» вместо иска — немедленно лишился бы свидетельства.

— Александр Петрович, в течение 16 лет вы управляли, так сказать, всеми судейскими кадрами в Украине. А где вы их брали, как вообще назначались судьи во времена Советского Союза?

— Во-первых, судьи низового звена были выборными, они не назначались, а избирались населением. Попасть на судебную работу было просто. До начала 60-х годов будущих судей, следователей, прокуроров готовили юридические школы, которые были учреждениями среднего профессионального образования. После войны из-за нехватки кадров было принято специальное постановление, согласно которому в юридические школы принимали даже с семиклассным образованием. Срок обучения в такой школе составлял два года, принимали туда с 23-летнего возраста. А потом, кажется, в 1962 году, юршколы закрыли. Тем же судьям, которые их окончили, рекомендовали поступать учиться заочно в высшие учебные заведения, например — в специально открытый для этого Всесоюзный юридический институт в Москве.

Начальники управлений юстиции, нуждаясь в судьях, просили направить молодых специалистов, выпускников юршколы или юридических вузов, которые проходили стажировку в судах и представлялись местным государственным и партийным органам. Многие из стажеров во время практики отказывались от судейской работы, поскольку она в те времена была очень тяжелой. Раньше же не было районных судов — вся территория страны была разбита на участки, на каждом из них работал один участковый судья, который рассматривал все дела — и гражданские, и уголовные, и дела об административных правонарушениях. Позже участки объединили, создали районные суды. Я помню времена, когда на всю, например, Донецкую область было 120 судей.

— Сейчас только в Апелляционном суде Донецкой области должно быть по штату 150 судей.

— Именно поэтому судьи работали с колоссальной нагрузкой, рассматривая, бывало, до 500 дел в месяц.

Стажировка сначала длилась шесть месяцев, но мы считали, что этого мало, и в конце концов добились постановления Совета министров, которым было разрешено продлить срок стажировки до года. Присматривались к моральным качествам стажера, который находился в штате областного управления юстиции и был прикреплен к конкретному судье. Стажер вместе с судьей ходил на отчеты народных судей перед избирателями, знакомился с населением. Судья-наставник делал окончательный вывод — подходит такой стажер для судейской работы или нет.

Все знают, например, судью Верховного суда Украины Василия Онопенко. А между прочим, он еще был на третьем курсе, а я уже к нему присматривался. Я как начальник Управления кадров Минюста знал, что Винницкая область отправила в Харьковский юридический институт им. Дзержинского Онопенко, Стефанюка и еще нескольких талантливых ребят. Когда он был на третьем курсе, я отправил в Харьков своего подчиненного с задачей походить среди студентов, пообщаться.

Мой сотрудник поехал в институт, посетил лекции, зашел в общежитие, пообщался с секретарем парторганизации, председателем профкома, вернулся и говорит: «Действительно, там несколько ребят неплохих». Проходит год, я снова говорю сотруднику: «Ну-ка, Ваня, съезди еще раз в Харьков, посмотри, что там происходит». Приехал Иван и говорит: «Все нормально, учатся ребята, экзамены сдали». После четвертого курса уже я еду. Поговорил со студентами, Вася Онопенко и заявляет мне: «Я не хочу на судейскую работу, хочу в прокуратуру...». «Это хорошо, — говорю, — что ты хочешь в прокуратуру, имеешь на это право. Но посмотрим, что скажет государственная комиссия, которая распределяет выпускников». Поговорил я с ректором, с председателем государственной комиссии. А они уже знают — если я за кого-то зацепился, то этот человек все равно будет у меня, причем «мои» люди будут хорошо устроены, обеспечены жильем.

Или Виталий Бойко, который тоже учился в Харьковском юридическом и тоже хотел идти только на прокурорскую работу. А я ему говорю: «Поедешь судьей в Днепропетровск». Теперь Виталий Федорович называет меня крестным отцом.

— И что, так вы подбирали каждого судью?

— А вы как думали? Я же в Республике отвечал за формирование судейского корпуса. На момент моего выхода на пенсию в Украине работало 1868 судей, и каждого я знал, с каждым общался, каждого мог охарактеризовать как человека, как специалиста.

— Но потом будущего судью ожидали выборы...

— Сначала каждые три года, а затем — каждые пять лет проводились выборы народного судьи. Фамилия стажера или судьи, который уже избирался раньше и чей срок закончился, вносилась в избирательный бюллетень, и его дальнейшую судьбу решало население.

— А разве были случаи, чтобы будущий судья не набирал нужного количества голосов?

— Таких случаев, действительно, не было. Выборы были безальтернативными, в бюллетень вносилась только одна кандидатура. Но есть другая сторона медали. Попробуйте перед выборами провести встречи с избирателями, подготовиться, рассказать народу о себе, ответить на язвительные вопросы.

Представьте зал на 300–400 мест. Стоит перед избирателями судья, которого надо переизбрать на новый срок, а какая-то бабка встает и начинает: «Вот я пришла к этой судье, она меня хорошо приняла, но дело как следует не рассмотрела, соседи говорят...». Здесь дед встает: «А вы знаете, эта судья мой иск тоже не удовлетворила. Но как она меня приняла: все законы разложила, объяснила, почему мне надо отказать, вежливо так поговорила. Хорошая судья. Я за нее буду голосовать, а ты, Прасковья, сиди и молчи». Попробуйте пройти через все это.

А была же еще одна подлость — анонимки. Хотя я знал судей, которые проработали по 20 лет на одном месте и не было ни одной жалобы. Был такой в ​​Перечине Иван Михайлович Маряж — ни одной жалобы за 20 лет. Теодозий Свиридив в Яремче. Манко Илья был такой в ​​Дрогобыче, председатель городского суда. Веселый и ласковый человек, на которого за многие годы работы не поступило ни одной жалобы. Когда такой судья шел по улице, ему весь город кланялся. Потому что главное наше требование было к судьям — чтобы они относились к подсудимому как к человеку, а не как к преступнику.

Или возьмем отчеты судей. В законе было сказано, что народный судья отчитывается перед избирателями. Периодичность такого отчета установлена ​​на законодательном уровне не была, но я требовал, чтобы каждый судья встречался с населением не реже чем раз в два месяца. Судья отчитывался, сколько дел рассмотрено и с каким результатом, сколько поступило жалоб и каких, приводил конкретную статистику, рассказывал, сколько судебных решений не выполнено.

Общение с людьми давало повод для размышлений, обобщений, для выводов, почему в этом районе чаще всего возникают именно такие категории дел, как это предотвратить. Если я приезжал в суд с проверкой и судья не показывал мне должное количество протоколов таких собраний, то ему приходилось несладко. Кроме того, мы требовали, чтобы судьи выступали с лекциями перед избирателями, с комментариями к изменениям в законодательстве. Кстати, залы на таких встречах всегда были заполнены.

— За что снимали судей с работы?

— Судей отзывал с работы президиум Верховного Совета. Были разные случаи. Что-то там, бывало, с женой случится. Ну как может судья работать, когда его жена пошла по рукам? Это вам одно обстоятельство. Бывало, что судьи просто не выдерживали психологической нагрузки.

— А за нарушение законности увольняли?

— Не было таких случаев. Ну как судья мог нарушать закон, если прокурор — рядом, областной суд — рядом, дело всегда можно проверить в порядке надзора? Не существовало даже такого понятия, как нарушение законности судьей. Случалось, увольняли за волокиту. Как-то раз в суде потеряли дело. Но чтобы судья сознательно нарушил закон — такого не было.

— Почему же тогда сейчас такое творится в судах?

— Рыба гниет с головы — это мой ответ.

— Кстати, о голове. Мне несколько раз приходилось слышать от судей удивление по поводу невероятно быстрой карьеры председателя Верховного суда Украины Василия Маляренко. Василий Тимофеевич был избран народным судьей в 1973 году, а уже через два года перешел на работу в Луганский областной суд. Насколько такой быстрый рост был типичным?

— Здесь нет ничего удивительного. Это нормальная практика тех лет, поскольку кадров не хватало. Я могу привести пример бывшего председателя Верховного суда УССР и министра юстиции СССР Владимира Зайчука. Владимир Игнатьевич стал судьей, даже не окончив юршколу. А спустя два года, имея только среднее образование, он уже был назначен председателем Ровенского областного суда, впоследствии он заочно окончил институт. А что касается Василия Тимофеевича, то до избрания судьей он работал судебным исполнителем, посидел секретарем в судебном заседании, имел приличный опыт. Это тоже надо учитывать.

— С началом перестройки в Советском Союзе публицисты ввели такой термин, как «телефонное право», который должен характеризовать судебную систему СССР. Имелось в виду, что судебные решения выносились по телефонным указаниям из райкомов или обкомов КПСС.

— Это полная ерунда. На самом деле ничего подобного не было и быть не могло, а судьи в советское время были действительно независимыми — не то что сейчас. Я предполагаю, что случались ситуации, когда секретарь райкома или председатель исполкома мог неофициально позвонить судье и попросить внимательно отнестись к какому-то делу. Но я полностью исключаю, чтобы мог позвонить председатель областного суда. Такого не могло быть в принципе.

Более того, я был не последним человеком в системе юстиции, не секрет, что у меня были дружеские отношения со всеми председателями областных судов, я лично знал практически каждого народного судью, что от меня зависело продвижение судей по карьерной лестнице. Но ко мне ни разу — подчеркиваю, ни разу за много лет работы — никто никогда не обратился для того, чтобы повлиять на результат рассмотрения того или иного дела.

Приведу лишь один пример из своей практики, который даст представление о том, насколько раньше судопроизводство было независимым. В 60-х годах, с 1963 по 1970, я возглавлял Киевский научно-исследовательский институт судебных экспертиз. И как-то вдруг меня вызывают в Центральный комитет Компартии Украины. Иду к Закалюку Анатолию, который сейчас работает, кажется, в Правовой академии, а тот и говорит: «Александр Петрович, ну что это такое — не можете обеспечить рассмотрение уголовного дела в народном суде, не отправляете в суд эксперта-автотехника несмотря на судебные вызовы, уже четыре заседания пришлось откладывать».

Возвращаюсь к себе, поднимаю документы, смотрю: действительно, в Институт уже поступило четыре повестки. Но каждый раз случалось так, что этот эксперт был или в командировке, или в суде по другому делу. Прихожу снова в ЦК, объясняю, что так и так, эксперт просто физически не мог прибыть в суд. Тут меня Закалюк и спрашивает: «А вы что, не знаете, что это за дело? Это же дело, связанное с Екатериной Ивановной Згурской». Я чуть не упал.

Оказывается, служебный автомобиль, в котором ехала первый зампрокурора УССР Згурская, на углу улицы Пирогова и бульвара Шевченко задел 8-летнюю девочку. Водитель сигналил, но девочка была глухонемая и не слышала приближения машины. Хотя тяжелых повреждений ребенку не причинили, все равно милиция возбудила уголовное дело против водителя первого заместителя прокурора Республики, причем сама Згурская как пассажир проходила свидетелем.

Екатерина Ивановна знала меня как облупленного. Она могла бы тысячу раз мне позвонить и попросить провести экспертизу быстрее. Но, представьте себе, не было ни одного звонка из прокуратуры. Никто не позволил себе даже дать повод подумать, что могла иметь место какая-то необъективность при рассмотрении дела. Водителя осудили. А вы говорите — телефонное право. Не было такого.

Если решение отменялось как незаконное или необоснованное, то были случаи, когда судью за это вызывали на бюро райкома или горкома, выносили выговоры по партийной линии за допущенные просчеты — такое случалось. Но до тех пор, пока дело рассматривалось или решение не было отменено, случаев давления на судью быть не могло — это я вам гарантирую. Точнее, был один такой случай, но он стоил должности первому секретарю Ворошиловградского обкома Компартии Украины.

— Это когда первый секретарь обкома добивался пересмотра приговора в отношении какого-то хулигана?

— Фамилия этого хулигана, кстати, была Крицкий — я это дело на всю жизнь запомнил. А было так. Первый секретарь Ворошиловградского обкома Шевченко встречался с горняками правофланговой шахты. И во время встречи один из передовиков ему пожаловался на то, что его избил какой-то Крицкий, которому, по мнению потерпевшего, суд назначил слишком мягкое наказание. Мол, за избиение орденоносца надо наказывать строже, чем за преступление против рядового работяги. Шевченко немедленно дал указание помощнику, и прокурор Ворошиловградской области принес протест в президиум областного суда.

Президиум проверил дело и пришел к выводу, что приговор суда первой инстанции является законным и обоснованным, наказание назначено в соответствии с законом, а заслуги потерпевшего не предусмотрены в Уголовном кодексе как обстоятельство, отягчающее преступление. Шевченко возмутился, потому что он публично пообещал на шахте отмену приговора, и обязал прокурора внести протест во второй раз. И во второй раз президиум протест отклонил. Тогда на бюро обкома было вызвано руководство суда: председателю суда вынесен выговор, заместителю председателя — строгий выговор с занесением в учетную карточку члена КПУ, в отношении шести судей областного суда принято решение об увольнении с должностей.

Приезжаю я в Ворошиловград, а в суде траур, работа парализована. Я иду к первому секретарю обкома, но он отказывается меня принимать. Тогда я вернулся в Киев и доложил ситуацию в ЦК, предложив вынести вопрос на рассмотрение Комитета партийного контроля, поскольку имело место явное давление на судей со стороны руководителя областной партийной организации. После проверки вопрос был передан на рассмотрение Политбюро ЦК КПУ. Тогда Шевченко мгновенно заболел и слег в Феофанию. Рассмотрение отложили до выздоровления первого секретаря. Но Шевченко снова заболел. Тогда вопрос рассмотрели на Политбюро без него. По предложению Щербицкого Политбюро постановило: партийные взыскания в отношении судей отменить, первого секретаря Ворошиловградского обкома КПУ Шевченко с должности снять.

— Однако оправдательных приговоров было очень мало. Правосудию тех лет был присущ обвинительный уклон.

— Ну и что? А вы когда-нибудь интересовались, какое количество дел следователи и прокуратура закрывали на стадии предварительного следствия по реабилитирующим обстоятельствам без направления в суд? В суд шли в основном безупречные материалы, поскольку прокурор знал, что «липа» у него не пройдет. Прокуратура была обеспечена первоклассными кадрами, которые знали, как собрать доказательства, как их закрепить.

А вы посмотрите, что делается сейчас, когда прокуратура время от времени в средствах массовой информации без суда и следствия объявляет, что такой-то политик является преступником. Между прочим, когда-то в Николаеве председатель областного суда пять лет просидел под следствием, и бывший министр юстиции Зайчук его не уволил с должности. Потому что было правило: пока нет обвинительного приговора, вступившего в законную силу, человек считается невиновным.

— Но ведь и тогда были политические процессы.

— Да сколько было тех процессов? Разве они определяли уровень правосудия? И, во-вторых, какие могли быть претензии судей? В то время в том государстве, которое было, существовал закон, устанавливающий ответственность за, например, антисоветскую агитацию. Мог ли судья вынести оправдательный приговор тому же Василию Стусу при условии, что в соответствии с действующим на тот момент законодательством инкриминируемое ему деяние относилось к общественно опасным и ответственность за него была предусмотрена соответствующей статьей Уголовного кодекса? Конечно, нет. Точно так же судьи выносили приговоры и за другие деяния, которые сейчас декриминализированы — за спекуляцию, например. Можно критиковать бывший общественный порядок, законы, но нельзя обвинять судей в том, что они соблюдали те законы.

— Сейчас утвердилась точка зрения, что гарантией независимости судьи является его избрание бессрочно на должность. Но из ваших слов выходит, что раньше, когда судей избирали сначала на три, потом на пять лет, независимости было гораздо больше, чем сейчас.

— Для настоящей независимости нужно не сроки устанавливать. Надо, чтобы над судьей единственным начальником был судья — и никто другой. Но у этого начальника должны быть все необходимые материальные и кадровые резервы. Дело не в сроках избрания, дело в системе организации судейской работы.

Я приведу пример, когда неправильная организация работы привела к ухудшению качества рассмотрения дел. В начале 60-х годов в Украине по уголовным делам в среднем отменялось 1,5–2% приговоров, по гражданским — до 8% решений. В 1963 году Министерство юстиции, которое организовывало работу судов, было ликвидировано, а руководство районными судами начали осуществлять областные суды, с которых и спрашивали за качество работы низовых звеньев. В результате цифра отмененных приговоров снизилась до 0,2%, отмененных решений — до 3–4%. Почему — понятно. Потому что судья областного суда, который сегодня отменял приговор или решение, в конце квартала должен был отчитываться, почему на подчиненной ему территории в районных судах так много отмен. Как только Минюст был восстановлен, сразу же возобновилось качество, которое было раньше.

— Раньше все дела рассматривались коллегиально в составе судьи-председательствующего и двух народных заседателей. Насколько оправданной была такая форма судопроизводства?

— Это было настоящее участие народа в отправлении правосудия. Народные заседатели — это были люди, работавшие на территории этого района, которые знали жизнь, знали проблемы района. В среднем по Украине на одного судью избиралось на предприятиях и учреждениях 65 народных заседателей. Когда избирался новый состав заседателей, судьи обязательно должны были провести так называемые семинарские занятия в течение двух-трех дней, где рассказывали заседателям об их правах и обязанностях. Когда рассматривалось дело, связанное с техникой (например, хищение транспортного средства), судья пытался рассмотреть дело вместе с заседателем-технарем; когда слушали какое-то дело, связанное с финансами, — с заседателем-бухгалтером, чтобы было с кем посоветоваться. Это были обычные люди, которые две недели в год заседали в суде вместе с судьей.

Народные заседатели были процессуально сильными фигурами. Более того, если народный заседатель был не согласен с решением или приговором и ввиду своего образовательного ценза не мог юридически грамотно обосновать свою точку зрения, — а особое мнение народных заседателей в письменном виде приобщалось к материалам дела, — то судья обязан был помочь народному заседателю написать свои возражения.

— Часто были случаи несогласия народного заседателя с приговором или решением по делу, в рассмотрении которого он участвовал?

— Очень редко. Тем не менее, были случаи, когда приговор по уголовному делу или решение по гражданскому подписывал судья и один народный заседатель, а второй заседатель писал о своем несогласии. Такое дело, даже если не было кассационной жалобы, все равно пересматривалось в порядке надзора областным судом. Причем случалось и так, что высшая судебная инстанция соглашалась с точкой зрения, изложенной в особом мнении, отменяя приговор или решение.

К тому же участие народных заседателей гарантировало непрерывность процесса, когда одно дело слушали каждый день, пока не рассмотрят. А сегодня что — провели одно заседание и дело откладывается на месяц, в следующем месяце в течение двух часов опросили одного свидетеля — и снова отложили на месяц. Если бы в деле участвовали народные заседатели, такая ситуация была бы невозможна. Причем не надо думать, что тогда судьям работалось легче. Наоборот, дел было меньше, но и судей было не так много, как сейчас. Один судья в месяц рассматривал до 500 дел, кадров катастрофически не хватало, но сроки рассмотрения обычно соблюдались. По гражданским делам — не всегда. Но по уголовным — практически всегда.

— Но чтобы такое количество дел рассмотреть, суды должны были по ночам работать.

— И работали — а вы как думаете? Между прочим, раньше судья и народные заседатели не имели права выйти из здания суда до тех пор, пока не напишут приговор или решение — соблюдение тайны совещательной комнаты считалось краеугольным камнем судопроизводства.

— Сейчас на тайну совещательной комнаты смотрят как на пустую формальность. Недавно я был свидетелем случая, когда судья объявила, что уходит в совещательную комнату, а сама уехала в облгосадминистрацию.

— Царские суды были оборудованы совещательными комнатами. Я очень хорошо помню помещение бывшего Черновицкого облисполкома, где когда-то был краевой суд. При совещательной комнате была ванная, кухня, спальни — все, что нужно для того, чтобы суд был изолирован от, так сказать, внешних воздействий во время написания судебного решения.

А в Бучаче Тернопольской области? И у нас когда-то было, что если суд шел в совещательную комнату, то, случалось, сидели трое суток, работая над приговором, без каких-либо бытовых условий.

Однажды из-за этого вышел скандал: у одного члена областного суда была ревнивая жена. Как-то пошел он писать приговор с заседателями по очень объемному уголовному делу со множеством эпизодов и несколькими подсудимыми. Два дня не было его дома, а на третий день в суд прибежала жена, начала стучать во все двери, кричать, устроила бесчинство. А судья приговор пишет и выйти не может. Впоследствии Пленум Верховного суда СССР разъяснил, что все же можно делать перерыв в работе на ночь.

— А как вы относитесь к отмене надзора?

— Я считаю, что это большая ошибка. Возможность пересмотра дел в порядке надзора была дополнительной гарантией, позволяющей исправлять судебные ошибки в тех делах, решения по которым вступили в законную силу. Далеко не всегда участники дел обжаловали решения или приговоры в кассационном порядке. Тем не менее, прокурор области или его заместитель или председатель областного суда по собственной инициативе или по чьей-то жалобе могли истребовать любое дело после вступления решения в законную силу и внести протест в президиум областного суда.

Если протест отклонялся, то прокурор или заместитель прокурора Республики могли внести протест в Верховный суд УССР, а генеральный прокурор Советского Союза вместе с заместителями — в Верховный суд СССР. Кому мешала эта дополнительная возможность пересмотра решений, законность которых вызывала сомнение? Я уже не говорю о том, что пересмотр решений в порядке надзора обеспечивал оперативное влияние на качество рассмотрения дел судами всех уровней.