Нулевой километр судьи из Луганска

Война подкрадывалась постепенно. Первые дни и даже недели многим в Луганске казалось, что вот-вот все закончится. Неотвратимость большой и непоправимой беды не ощущалась долго. Может быть, потому, что в нее очень не хотелось верить. Со дня на день ожидали «зачистки», но ее все не было.

Явь, казавшаяся затянувшимся кошмарным сном, обволокла Луганск с окрестностями, и становилось очевидно, что это — надолго. Вросли в землю блокпосты, привычной повседневностью стали осмотры автомобилей. Начали пропадать люди. Одни возвращались, другие — нет.

Отец, сотрудник захваченного отделения банка, попал в плен. Две недели спустя отца отпустили. Его не пытали.

Они узнали, что такое российские «Грады», — не в кино, а в реальной жизни. Вскоре оказалось, что «Грады» не самое страшное. Потому что есть еще «Тайфун», «Буратино» и «Ураган».

Однажды после очередного обстрела домой вернулась мама. У нее на глазах погибло восемь человек. Кровавое месиво из человеческих останков... и деталь, почему-то накрепко врезавшаяся в память, — зеленые тапочки. Все, что осталось от женщины, вышедшей за водой.

Ольга (имя судьи, родственники которой остались на неподконтрольной Украине территории, редакция не называет из соображений безопасности) собственными глазами видела, как устраивали провокации, производя выстрелы в сторону украинской армии из жилых кварталов, затем быстро оставляя это место. Бывало, за этим следовал ответ. Отец Ольги, бывший военный, «дружественным огнем» не возмущался, прокомментировал кратко: понимаешь, это война.

В городе уже не было милиции и прокуратуры. Не было СБУ. Оставался только суд. Случалось, из-за обстрелов во время судебных заседаний делали «технический перерыв», а иногда просто закрывали окна.

Из центра не поступало никаких директив. Суд продолжал работать.

Вещи из суда домой не забирали — что могли, прятали в сейф. Они уходили так, будто точно знали, что завтра вернутся на свои рабочие места. Дела так и оставались в сейфе. А духи и туфли — в столе. Почему-то казалось, что если забрать вещи, что-то обязательно случится. А так, думала Ольга, завтра вернусь на работу и все будет как раньше.

Мучительное чувство страха становилось уже почти привычным.

Июль 2014-го выдался особенно жарким.

2 июня — день, который стал началом войны для луганчан. Неопознанные бандформирования захватывали украинскую погранзаставу, находившуюся в жилых кварталах на окраине Луганска. «Кадыровцы» заходили в квартиры и стреляли из окон по заставе. Пограничники долго держали оборону и вели ответный огонь под несмолкающий гимн Украины.

Как и другие, Ольга стала запасаться солью, кашами, предметами первой необходимости. После заседания, бывало, развозила коллег по домам. В городе становилось все тревожнее не только из-за обстрелов — активизировались местные маргиналы и шпана, теперь вооруженная и в камуфляже, к ним охотно примыкали вчерашние подростки из неблагополучных семей.

* * *

Стройная хрупкая девушка выглядит так молодо, что ее трудно представить в мантии.

— Ольга, вы говорите АТО или война?

— Для меня это война, потому что стреляют из тяжелого оружия и гибнет много людей.

— Как она началась для вас лично?

— Первого мая, когда начали ограничивать в передвижении, появились блокпосты и люди с оружием, был введен комендантский час. Возле телерадиокомпании появились «зеленые человечки». Всюду были люди в камуфляже, с георгиевскими ленточками. Я понимаю, что это исторический символ, но для меня эта ленточка теперь имеет другое значение, она принесла нам горе.

Бывало, утром, когда ты еще дома, начинают стрелять. Но думаешь — ничего, сейчас перестанут, надо ехать на работу. И едешь.

Было страшно. Нам всем было страшно. И потому, что кроме себя ты отвечаешь за сотрудников. В такой ситуации это очень тяжело.

В июне в городе остались уже только суды, не было ни милиции, ни прокуратуры, ни СБУ. Мы, судьи, находившиеся в Луганске, держали свою оборону дольше всех (улыбается). Еще в конце июля 2014 года судьи до последнего ходили на работу, хотя в городе уже шли ожесточенные бои с применением тяжелого оружия. Мы понимали, что должны осуществлять правосудие до последнего, пока остается такая возможность.

— Из Киева летом 2014 года передавали вам какие-то распоряжения, рекомендации, была поддержка?

— Особой поддержки не было, что делать, было непонятно. Нам говорили: «Тримайтеся». Государственная судебная администрация, вроде, пыталась вывезти кого-то, предлагали разместить в санаториях, но за собственные деньги. Но тогда, в июле, поезд уже не ходил, он перестал ходить примерно после 20 июля.

— То есть государство ничего не предприняло для того, чтобы помочь своим служащим, оставшимся на оккупированной территории?

— Нет, никто не приехал и нас не забрал, если вы об этом. Но понимаете, это был момент, когда президент только принес присягу. Думаю, многие здесь, в Киеве, даже и не знали, что там происходит на самом деле, просто время было такое.

8 июля мы приостановили работу — стреляли уже очень сильно. Но коллеги периодически приходили в суд, проверяли, все ли в порядке, поливали цветы. К счастью, в тот момент, когда снаряд попал в здание суда, там уже никого не было.

Отца отпустили из плена 18 июля. 4 августа не стало моего деда. Очень трудно было найти похоронное бюро. Когда деда привезли на кладбище, нам сказали прощаться поскорее, потому что в прошлый раз покойного не успели похоронить из-за бомбежки.

Когда велась активная фаза боевых действий, одна моя коллега с семьей сидела на даче в подвале. Снимать жилье возможности не было, а стеснять друзей она не хотела. Да и думала, что скоро все закончится. Мы все еще долго жили этой надеждой.

Мои родные выехали из Луганска к друзьям, где был дом с подвалом. Там была еда, а в Луганске уже начались проблемы с водой и продуктами, особенно в больших домах. Перестали работать банки. Уезжая, я оставила свои продукты соседке, она голодала.

Началось мародерство. Стали пропадать люди. Творился беспредел. Все это было как сон. В сентябре я вывозила вещи. Там был блокпост с прикопанным танком. На блокпостах оккупированной территории обыскивали очень тщательно.

— Что искали?

— Вообще смотрели, что мы вывозим. По говору было понятно, что это не наши.

— Русские?

— Да, наши говорят по-русски иначе, а эти говорили, как россияне.

— Военные?

— Да, они были в форме, в голубых беретах и тельняшках, но без знаков различия.

20 сентября я была в Луганске последний раз. Таксист родом из Грузии сказал, что они с семьей однажды уже бежали и больше никуда не побегут. Рассказал, что прямо во дворе дома, где он живет с семьей, убило старика. Его там, во дворе, и похоронили, потому что связи не было, и сообщить родным не смогли.

Мне удалось выехать нормально. Тем, кто покидал Луганск до меня, повезло меньше: я слышала о том, что некоторым обстреливали автомобили, а у некоторых их просто «отжимали». Теперь никто из наших туда не ездит. Один из моих коллег поехал на похороны отца и попал в плен.

— Лично вы как относитесь к тем коллегам, которые остались? Чисто по-человечески, думаю, вы имеете право судить об этом.

— Скажу только за себя. Я дважды приносила присягу. Первый раз как сотрудник правоохранительных органов, второй раз как судья. Для меня выносить решения именем Украины много значит, и я ответственна за это. Поэтому для меня не стоял вопрос, оставаться или ехать на территорию, подконтрольную Украине.

Но, понимаете, я же не знаю всех историй. Брату одного моего коллеги сделали трепанацию черепа, и он лежит всю войну. Другие тоже не смогли бросить своих родных.

Может быть, тогда я была более нетерпима. Сейчас я уже более толерантна, хотя все равно мне иногда хочется сказать: ну я же смогла оставить все.

Сейчас больно наблюдать, как на акциях протеста некоторые изображают из себя судей, надевают мантии, не думая о том, какое значение она имеет для многих из нас. Свекровь моей коллеги осенью 2014 года вывозила ее мантию на себе. Что было бы с ней, если бы это обнаружили, можно только догадываться — расстрелять могли спокойно. Все наши мантии остались в суде, а коллега забрала домой, чтобы постирать. Мантии мародеры потом порезали на кусочки, а печатями судей разукрасили стены.

— Сегодня у вас решен жилищный вопрос?

— Нет, пока не решен. Не хотелось бы упоминать о наших маленьких зарплатах — только злить общественность. Но,вы знаете, конечно, у людей с таким высоким уровнем ответственности, как требуется от судьи, должна быть хорошая мотивация. Прежде всего я говорю о тех, кто переместился вместе с судом. Кстати, арендовать квартиру на территории соприкосновения очень дорого, почти так же, как в Киеве. Такая странность.

— Трудно было привыкать к новым условиям, новому месту?

— Сегодня мы все пришли к своему нулевому километру, переехав из Луганска, из суда, который мы создавали все вместе. Мои коллеги очень ответственные, они не хотят показывать свое горе и свои переживания.

Кто-то общается с родней по скайпу, но не может поехать туда, кто-то потерял там близких и теперь лишен возможности посетить кладбище. Но наш коллектив пытается находить позитив даже в этих условиях.

Говоря о судьях, нельзя забывать об аппарате. А ведь переехали и люди, которым за 50, не только молодежь. Они оставили свое жилье, хотя это все, что у них было, во что они вкладывали всю свою жизнь.

И еще — все мы очень болезненно переживаем то, что говорят сегодня о судьях.

— Есть у ваших земляков обида на государство?

— Думаю, да. У граждан, ставших временно перемещенными лицами, такая обида есть. Есть обида у тех, кто все потерял. Нам — тем, кто уехал, — отступать некуда. Мы помним прошлое, живем настоящим и мечтаем о будущем.

— Какое самое страшное воспоминание?

— Люди погибали целыми семьями, и был жуткий момент, когда я поняла, что могу потерять двух самых важных мужчин в моей жизни. Когда не стало деда, оказалось, что иногда самое страшное даже не смерть. Потому что в определенном возрасте смерть — это нормально. Очень тяжело, когда ты не можешь нормально похоронить любимого и очень важного для тебя человека. Сейчас были праздники, но мы все лишены возможности увидеть родных и навестить тех, кого уже нет в живых.

— Вы хотели бы когда-нибудь вернуться в Луганск?

— Наверное, уже нет. Слишком много боли. Я хотела бы только проехать там с украинским флагом. Но, очевидно, что к старой жизни там в ближайшее время уже не вернуться.

— Были у вас решения, за которые лично вам стыдно?

— Я не говорю об отмененных, потому что я не всегда была согласна. (Задумавшись.) Вы знаете, пожалуй, все-таки нет.

А вообще если обратиться к статистике административных судов по Украине, то подавляющее большинство решений выносится в пользу граждан. Да и моя личная статистика говорит о том же — большинство решений я выносила именно в пользу граждан.

— А случалось, что давили на вас, вынуждали принять определенное решение?

— Я не сталкивалась с таким, ультиматумов мне никогда не ставили. (Стучит по дереву.) Но бывает, что и самой сложно принять решение. Потому что слушаешь адвоката — хорошо говорит. Представитель органов власти — тоже прав. Это действительно бывает очень сложно. Решение надо принимать, выслушав все стороны и исследовав все доказательства. И важно помнить, что каждый день ты идешь на работу, чтобы помогать людям.

— Мы переживаем судебную реформу, кадровые чистки, как вы расцениваете эти процессы?

— Конечно, у многих есть недовольство судебной реформой. Но я бы сравнила ее с ремонтом, когда для того, чтобы потом все было по-новому и красиво, приходится менять старую сантехнику и электрику. Большая часть судей — порядочные люди, которые любят свою работу и хотят работать.

Хочу сказать, что в значительной степени чистка уже произошла сама собой, автоматически. Посмотрите на наших коллег, которые остались сейчас на освобожденных территориях: у людей нет ни кола ни двора, они живут только работой. Мой хороший знакомый, судья, сейчас работает в Попасной. Когда звоню ему и спрашиваю, как дела, он с иронией отвечает: нормально, стреляют, сидим в касках.

На территории Луганской области уже давно велись бои, а мои коллеги приезжали в Киев, чтобы пройти квалифкомиссию. Они три года ждали назначения. Так что очень хорошо, что наконец подписан указ. С другой стороны, хорошо, что было время подумать, проанализировать свою работу, пройти обучение.

Каждый судья должен понимать ту ответственность, которая лежит на нем, — и за то, как живет он сам, и за жизни других людей. Но в настоящий момент, кроме всего прочего, необходимо менять риторику. Дайте судьям фору! Реформу начали, мы все работаем и прилагаем усилия, но сейчас судьям необходим вотум доверия общества.