Злоупотребление психиатрией — это не должно повторяться

«Человек с фиксированной идеей, постоянно вступающий в споры» — так заклеймили советские психиатры генерала Петра Григоренко, признанного психически больным экспертизами в СССР. Его судьба оказалась тогда фатальной для молодого киевского врача Семена Глузмана, который счел своим долгом не согласиться с официальной позицией и заплатил за это семью годами лагерей и тремя годами ссылки.

Уже находясь за границей, генерал Григоренко, отвечая на вопросы иностранных экспертов в ходе им же инициированного освидетельствования, в частности, сказал: «Такой строй народу терпеть нельзя, но он не поднимется сразу».

Вдали от родины, более не гражданин своей страны, он был признан психически здоровым…

Вчера в Доме писателей, что в центре Киева, очень короткий эпизод экспертизы генерала был показан на презентации книги Роберта ван Ворена «О диссидентах и безумии: от Советского Союза Леонида Брежнева до Советского Союза Владимира Путина». Автор — человек, выбравший для себя удивительную жизнь, десять лет которой он посвятил изучению трагических страниц истории и тяжких преступлений не родной для него страны.

Голландский правозащитник, публицист и политолог Роберт ван Ворен занимался сбором информации о советских диссидентах, принудительно помещенных в психиатрические лечебницы. Автор более сотни публикаций в мировой прессе, посвященных злоупотреблением психиатрией в политических целях в СССР. Его настоящее имя Иоханнес Бакс. Псевдоним достался ему по наследству от дяди, члена движения Сопротивления во время Второй мировой войны, для которого имя Роберт ван Ворен тоже было псевдонимом.

Зачем нам помнить об этом сегодня? Как дань памяти «безумью храбрых», самых смелых и отчаянных, сознательно поставивших крест на себе из-за обостренного чувства справедливости, ради другой жизни и во имя народа, который «не поднимется сразу»? Как дань уважения к ним, оставившим в заложниках у бесчеловечной Системы собственных детей, любимых, родителей, друзей, ближний и дальний круг знакомых? Не только поэтому.

Диссидентов у нас больше нет, даже слово «инакомыслящие» сегодня вряд ли к кому-то применимо, если говорить о его старом, так сказать, исконном — советском смысле. Не обделена ныне существующая государственная машина, пожалуй, лишь неугодными. Но с ними ей тоже надо «что-то делать». В принципе, сегодня особых колебаний относительно того, что именно делать, не наблюдается. Но, бывает, наступает период, когда государству в силу ряда причин могут понадобиться относительно более «тонкие» механизмы для защиты себя самого. Старшие поколения помнят, что, как ни странно, именно объявленная «оттепель» ознаменовалась преследованием неугодных при помощи психиатрии. И всегда в самых трудных для власти случаях может возникнуть большое, страшное искушение в лице проданной и преданной психиатрии. Забывать об этом нельзя, как бы ни было далеко до потепления. Потому что диагноз — это очень удобно и не слишком сложно: психиатрия — наука, прямо скажем, не точная, и есть еще спецы, которые помнят, как «можно», если очень «нужно».

Что и говорить о потенциале психиатрии в контексте большой политики! Любовь народная — вещь темная и, несмотря на все усилия социологов, так и не изученная до конца. «Сумасшедшие» народу вроде и нравятся, но только если они без справки. А если со справкой, то от такого народ, на краткий миг ставший электоратом, скорее всего, отвернется… Говорят, в связи с никак не разрешаемой «проблемой» украинской узницы № 1 подобные мысли уже появлялись. В совершенно здоровых по формальным признакам головах, а может, просто не обследованных…

А вы уверены, что лично к вам нельзя применить формулировку: «Человек с фиксированной идеей, постоянно вступающий в споры»?

Но это — лишь один из аспектов в контексте психиатрии. Участь действительно психически нездорового человека ужасна, в нашем государстве — как мало где еще. И это тоже следствие множества злоупотреблений, ежедневных, больших и маленьких, давно ставших обыденными. Им есть тысяча объяснений и ни одного оправдания.

Ниже мы приводим выдержки из книги, относящиеся, главным образом, уже не ко временам СССР, а к новейшей «славной» истории психиатрии независимого украинского государства, действующей в «смычке» с опекунскими советами, правоохранителями и судами.

* * *

«Расследования, проведенные разными комиссиями в больнице им. Павлова, выявили бесконечный список шокирующих фактов, о которых мы даже не смели подозревать. Это касалось не только теневого бизнеса, договоров с фирмами, зарабатывавшими кучу денег на продаже медикаментов и делившимися прибылью с главным врачом, но также и плохого обращения с пациентами. Так, например, один из заведующих отделением Павловки имел привычку пациентам, выписывающимся из больницы, проводить серию сеансов электрошока как «подарок на прощание». Эти сеансы вообще не представляли собой никакой терапевтической ценности; это было просто преступное поведение заведующего отделением. В другом отделении практиковали временное объявление пациентов психически здоровыми, тех, кто владел недвижимостью, и ранее признавался недееспособным. Комиссия меняла диагноз на «психически здоров», пациента сажали в автомобиль и везли к нотариусу, где он подписывал завещание, в соответствии с которым «дарил» свою собственность одному из докторов. После этого пациента отвозили обратно в больницу, где повторно представляли комиссии, которая, конечно, снова признавала его недееспособным.

Таким же путем удавалось завладеть собственностью членам семьи. Внуки иногда добивались признания своих бабушек и дедушек недееспособными с тем, чтобы можно было продать их квартиру в центре города, после чего психиатр получал несколько тысяч долларов взятки.

У такой коррупции было много причин. Психиатры получали очень маленькую зарплату, на которую с трудом можно было выжить. Кроме того, полностью отсутствовал контроль и прогрессировало моральное падение.

В случае с телеведущей Оксаной Рейкхельхауз судья менял мнение каждый раз, когда ее муж платил ему очередную взятку. Оксана была замужем за благопристойным евреем, у которого была властная мать, которая вообще не признавала этого брака. После того, как у них родилась дочь, мать настояла на том, чтобы ее сын избавился от жены. Тот факт, что Оксана страдала легким и хорошо поддающимся лечению психическим расстройством, позволял мужу использовать для этого психиатрию.

Оксану пригласили на беседу с заведующим тринадцатым отделением Павловки, не предупредив, что это будет визит с целью психиатрического осмотра. Ей также никто не сообщал, что на основании неизвестного заключения психиатра суд признал ее недееспособной. Она узнала правду только тогда, когда пришли забирать у нее дочь. Она начала кампанию по возвращению своей дочери, и после того, как многократно натолкнулась на закрытые двери, обратилась за помощью в Ассоциацию психиатров Украины. Ассоциация провела повторное освидетельствование, кроме того, она позже была осмотрена психиатрами из Санкт-Петербурга и из Американской психиатрической ассоциации, и все три комиссии пришли к выводу, что не было оснований признавать ее недееспособной.

Ситуация была еще более деликатной по той причине, что ее муж Олег был представителем большой фармацевтической компании в Украине, до этого занимал высокий пост в Министерстве здравоохранения и теперь использовал свои обширные связи для того, чтобы избавиться от жены и оставить дочь у себя. Только спустя три года с момента начала дела, ситуация разрешилась и Оксана восстановила свои права.

Наше внимание было занято не только этим делом. Доктор Андрейко в Днепропетровске пришел к выводу, что он может лечить больных шизофренией с помощью операций на мозге. Чтобы иметь возможность делать такие операции, он фальсифицировал истории болезни, меняя диагноз «шизофрения» на «эпилепсия». Он, несомненно, считал, что благодаря своему открытию станет лауреатом Нобелевской премии по медицине. В Киеве профессор Цимбалюк имплантировал эмбриональную ткань мозга детям с умственной отсталостью и пациентам, страдающим болезнью Альцгеймера. Семьи без колебаний платили за это огромные деньги.

В постсоветское время широко распространенным стал другой вид «экономических злоупотреблений» в психиатрии. Несомненно, такая практика использовалась и в советское время, но наступление свободы в обществе вызвало эпидемию этого явления — покупки диагнозов преступниками с целью избежать длительного срока тюремного заключения.

Система была достаточно простой. Преступник во время досудебного следствия старался сделать так, чтобы пройти судебно-психиатрическую экспертизу, которая признала бы его невменяемым за соответственную плату. В результате «заказчик» оказывался в судебно-психиатрическом учреждении, где быстро выздоравливал и спустя год-полтора комиссия приходила к выводу, что он излечился. Таким путем он через относительно короткий период времени оказывался на свободе, вместо того, чтобы отбывать длительное наказание за убийство, ограбление, изнасилование или другое тяжелое преступление. Цена зависела от серьезности преступления и «желаемого» срока пребывания в специализированном учреждении. Плата могла быть достаточно высокой, как известно из конфиденциальных источников, иногда до ста тысяч долларов.

Это экономическое преступление было окружено строгой секретностью. Все знали, но никто не хотел признавать его официально. В этой сфере циркулировали громадные деньги, и вовлечены были как известные психиатры, так и государственные чиновники.

Франсиско Гойя. Дом умалишенных

Глузман был знаменитостью и одновременно человеком, решительно игнорировавшим наши кампании. Он был первым человеком, открыто выступившим против политических злоупотреблений в психиатрии, сделав заключение, что диагностирование психического заболевания у знаменитого генерала Петра Григоренко использовалось исключительно в политических целях. За эти свои действия Глузман в 1972 году был приговорен к семи годам лагерей и трем ссылки.

Глузман во многом отличался от других диссидентов. Он ко всему подходил философски, рассматривая происходящие события в перспективе. Его статьи представляли собой тщательный анализ систематических злоупотреблений в психиатрии в политических целях, а не критику или перечень нарушений прав человека. Не смотря на то, что с ним сделали, и, не смотря на тот факт, что он потерял большинство своих друзей и знакомых в лагерях, Глузман нашел в себе силы оценивать все события в перспективе.

Для Глузмана не было черного и белого, и ответ на вопрос, кто был хорошим, а кто плохим в меньшей степени ясен. С его точки зрения, все были жертвами советской системы: и заключенные, и охранники. Таким образом, по его мнению, нельзя утверждать, что все психиатры виновны, а все диссиденты правы. У Глузмана получился ряд статей, которые вместе представляли собой уникальное проникновение в суть «тоталитарной психиатрии», но, в действительности, значительно опережали свое время. Мы все еще стояли на баррикадах, в то время как Глузман, сидя в библиотеке, уже работал над историческим анализом.

В январе 1991 года была создана Ассоциация психиатров Украины (АПУ). Это была первая национальная ассоциация в одной из советских республик, а также первая независимая психиатрическая ассоциация с ведущими психиатрами в составе ее правления.

В то время в психиатрии в Украине доминировал представитель московской школы Анатолий Ревенок. Его штаб размещался в психиатрической больнице им. Павлова в Киеве, обычно именуемой «Павловка». Ревенок руководил из Павловки как настоящий лидер сталинского типа. Больница была его крепостью.

Летом 1991 года в Советский Союз прибыла делегация Всемирной психиатрической ассоциации (ВПА) с целью проверить, действительно ли пришел конец политическим злоупотреблениям в психиатрии. Делегацию возглавлял Джим Бёрли, британский психиатр. Находясь в Павловке, Бёрли захотел также посмотреть психо-геронтологическое отделение, размещенное в подвале одного из зданий больницы, занимавшей огромную территорию. Ревенок не дал согласия на посещение и, чтобы не впустить Бёрли и его коллег в отделение, лично преградил им путь, став на входной двери с широко расставленными руками.

Спустя месяц я снова приехал в Киев. Ревенок в это время был в отпуске. В его отсутствие администрация больницы дала согласие на посещение отделения, и нам разрешили спуститься в подвал. То, что мы там обнаружили, было сущим кошмаром. В двух палатах под землей были закрыты более семидесяти пациентов пожилого возраста. В комнаты совсем не поступал свежий воздух, поэтому стоял ужасный смрад. Практически не было прохода между кроватями, иногда их сдвигали по две вместе, чтобы на них могли спать по три пациента. Матрасы были рваными, а в некоторых случаях их вообще не было, и пациентов заставляли спать на голых металлических сетках. Одеты они были в грязные и оборванные пижамы, некоторые ходили полуголыми. Санузел работал частично: только холодная вода и туалет, в котором в отверстиях всплывали экскременты. Я никогда не видел ничего подобного. Когда мы вышли наружу, у Олега Насинныка на глазах стояли слезы. Его тоже растрогали увиденные нами людские страдания.

Вскоре после моего отъезда из Украины в августе 1991 года был совершен государственный переворот. Он оказался неудачным, но привел к развалу Советского Союза. Со дня на день Украина должна была стать независимым государством. Связь с Москвой неожиданно разорвалась. Это оказало влияние и на Ассоциацию психиатров Украины. Из «провинциальной» она вдруг превратилась в национальную. Юрий Юдин теперь был самым главным психиатром страны. Ревенок потерял поддержку, и когда пришло распоряжение освободить должность, он забаррикадировался в своем кабинете. Его выпроводили из помещения только через несколько дней. Кабинет Ревенка оказался самыми настоящими апартаментами, где он принимал своих любовниц. Здесь также были разбросаны кипы историй болезней. Ревенок использовал только два диагноза: психоз и невроз, и эти диагнозы были написаны на историях большими буквами. Вернувшись в Украину через несколько недель, я побывал в воровском притоне Ревенка. Я получил в качестве сувенира хранившееся у него в кабинете собрание сочинений Иосифа Сталина — славный момент советской психиатрии.

После ухода Ревенка над территорией Павловки подул свежий ветер. Перед западными специалистами были открыты двери отделений, и постепенно, шаг за шагом можно было изучить текущее состояние дел. Был назначен новый главный врач Виталий Лисовенко, типичный советский директор, любивший бесконечные банкеты с такими же нескончаемыми и пустыми речами. На этих банкетах он имел полную возможность продемонстрировать свое подобострастие. Он задабривал нас, как только мог, и делал все возможное, чтобы услужить Глузману и его «зарубежным гостям». Директором нового независимого Научно-исследовательского института психиатрии стал профессор Чуприков, психиатр с сомнительной репутацией ученого.

Ситуация прояснилась, когда в Украину снова приехал Джим Бёрли. Чуприков встретил его с должным уважением и вскоре завел разговор на свою излюбленную тему — о своем фантастическом открытии, которое раз и навсегда фундаментально изменит психиатрию во всем мире. Чуприков верил в то, что может лечить психиатрических пациентов с помощью цветных стекол. Система была достаточно простой: он разработал что-то вроде специальной оправы (или скопировал ее у окулистов), в которую можно было помещать цветные секла. Если у пациента была, например, депрессия, ему или ей вставляли розовое стекло в левую часть «очков», но если она или он находились в маниакальном состоянии, розовое стекло помещали в правую часть. Больные шизофренией нуждались в голубых стеклах и т. д. Чуприков начал детально объяснять свою методику, не замечая, что глаза у Джима Бёрли раскрывались все шире и шире. Он описал свои теории в монографии и теперь хотел получить международный патент на свое открытие. Чуприков также предложил Джиму Бёрли стать его торговым представителем на западе. В таком случае они могли бы поделить прибыль и оба стали бы несметно богатыми.

В США мы начали кампанию, обратившись к более чем шести тысячам медицинских библиотек с просьбой подарить АПУ старые книги. Эта литература имела очень важное значение, поскольку советская психиатрия на протяжении нескольких десятилетий была изолирована от мировой, и даже изданные до Второй мировой войны книги не были известны советским психиатрам.

Одновременно с этим в Нидерландах мы начали сбор гуманитарной помощи. С благодарностью принималось все: кровати, прикроватные тумбочки, столы, стулья, кухонная утварь.

Прибытие в Украину первой партии грузовиков с гуманитарной помощью стало главной новостью и было даже показано по национальному телевидению. Большая партия вещей отправилась в палаты и до сих пор там используется. Судьба теплой одежды, обуви, курток и других предметов первой необходимости была менее героической. Оказалось, что Лисовенко продал все это рыночным торговцам, а выручку положил себе в карман.

Для того, чтобы заново построить новую систему психиатрической помощи, необходим был развитый неправительственный сектор. В Советском Союзе это было особенно важно, потому что именно отсутствие этого сектора даже в наиболее рудиментарной его форме стало ключевым фактором в появлении систематических злоупотреблений психиатрией в политических целях.

Теперь, оглядываясь назад, все еще можно утверждать, что в том, что мы какое-то время оказывали материальную помощь, не было ничего плохого. Это имело важное психологическое значение, так как показывало бывшим гражданам СССР, что железный занавес исчез, и что в странах за его пределами были люди, проявлявшие о них заботу. Посещение психиатрических больниц представителями Запада было первоклассным событием, почти как первый визит белого человека в африканскую деревню. Вас рассматривали, дотрагивались; люди стояли с открытыми ртами и смотрели, не отрывая глаз. Вы начинали себя чувствовать бабуином с красным задом в обезьяньей клетке в зоопарке. Но, поскольку вы что-то приносили с собой, то все, что вы говорили, воспринималось как предельная мудрость — до такой степени, что это начинало пугать.

Несмотря на то, что политические злоупотребления психиатрией в бывшем Советском Союзе прекратились, посещение учреждения показало нам, что проблема значительно шире, что на самом деле что-то было не так на структурном уровне. Сотни тысяч людей были заперты без какой-либо надежды на возвращение в общество в заведениях, в которых условия проживания были ужасными. Эти учреждения были огромными гробами, которые их обитатели покидали только в горизонтальном положении.

Это было проблемой не только психиатрических больниц. В значительно худшем состоянии были интернаты — дома социальной помощи, в которых были заперты пациенты с хроническим течением заболевания. Здесь находились хронические психически больные, умственно неполноценные, иногда также и физически неполноценные и большая группа «социально-неадаптированных» лиц, т. е. люди которые не нужны обществу. В одной только Украине таких учреждений было девяносто, в каждом из которых находилось в среднем триста обитателей. Это означало, что во всем регионе сотни тысяч людей потеряли свое право на нормальную жизнь.

И возможно, хуже всего — это охватывающее вас ощущение полного бессилия. Что вы можете с этим сделать? Здесь нельзя было обвинить кого-то одного, и не на кого было указывать пальцем. Медсестры делали, что могли. Везде преобладал коммунистический подход, в соответствии с которым все, кто терял работоспособность, изгонялся из общества. Само общество серьезно пострадало от многих лет диктаторского режима, морального упадка и атмосферы борьбы за выживание, искоренивших сочувствие к проживающему рядом человеческому существу. Это означало, что изменение системы возможно только при условии перемен в самом обществе, а для этого необходимо было, чтобы сменилось как минимум два поколения.

Я все время старался не стать равнодушным, не привыкнуть к окружавшему меня страданию. Наиболее эффективным методом было планирование с определенной регулярностью визитов в дома социальной защиты и психиатрические больницы где-нибудь непонятно где. Не очень часто, чтобы не привыкнуть, но достаточно часто для того, чтобы не забыть, как это было, какой у этого был запах».