Промежуточные итоги реформы судебных услуг

Подводя промежуточные итоги очередной так называемой судебной реформы после обнародования итогов конкурса на замещение должностей судей Верховного суда, меньше всего хотелось бы критиковать и злобствовать общими словами. За сугробами многословья очень легко может потеряться суть явления, или, того гляди, — можно свернуть на ложную тропинку…

Давайте попробуем дать оценку ходу реформы с точки зрения тех, ради кого она по идее проводится — потребителей судебных услуг. Почему услуг? Потому что в ст. 135 новой редакции закона «О судоустройстве и статусе судей» говорится о «судейском вознаграждении». В ходе реформы выяснилось (наконец-то!), что судьи выполняют функцию правосудия не просто так, а за вознаграждение! То есть оказывают услуги…

Так вот, нас, рядовых участников судебных дел, вся эта шумиха с конкурсом в Верховный суд не трогает по одной простой причине: мы не видим причинно-следственной связи между «реформами» и качеством ежедневного правосудия. Вернее сказать, качество это мы видим на массе примеров, и оно, увы, падает все ниже и ниже. Но не по причине громких реформаторских шоу, а скорее от бесконтрольности текущего правосудия, до которого дела нет большому начальству в период очередных реорганизаций.

О чем была вся суета вокруг конкурса в Верховный суд? Мы немало слышали о некой непримиримой борьбе между абстрактными «одиозными» судьями и теми, кто их продвигал, с одной стороны, и Советом добропорядочности — с другой. Вся эта борьба с добропорядочностью стала эффективным отвлекающим маневром, благодаря которому общество упустило из виду главное: каковы цели и задачи, а главное — смысл судебной реформы?

Быть может, кто-то назовет целью возврат доверия к правосудию. Неужели вы думаете, что в стране, где нет доверия к парламенту и правительству, кто-то будет сильно переживать, что нет доверия к правосудию? Как могут возвратить доверие к судебной системе люди, которые сами доверия не внушают?

Выскажу одну крамольную мысль: по большому счету, вся эта лирика — добропорядочность, доверие — нисколько не интересна участникам судебного процесса. Нам важно — какие решения он выносит на практике.

Здесь я хотел бы употребить некоторую аналогию права и позаимствовать как пример главу 49 Гражданского кодекса — обеспечение выполнения обязательства. Речь идет о таких видах обеспечения, как неустойка, поручительство, задаток, залог, придерживание.

Нет, я вовсе не предлагаю брать имущество судьи в залог на случай, если кто-то будет предъявлять иски к государству за причинение морального и/или материального вреда, например, незаконным содержанием под стражей или в местах отбывания наказания. Хотя мысль сама по себе не лишена оригинальности.

Речь о другом: за тысячелетия существования гражданско-правовых отношений, особенно после введения римского права, люди пришли к логичному выводу, что бизнес на доверии очень плохо кончается. Эта фраза нам особенно дорога после известной практики делового оборота и обычаев начала 90-х годов прошлого века.

В большом цивилизованном бизнесе уже давно не принято выяснять, кто кому больше доверяет и кто тут порядочный. Для всякой рискованной сделки — например, кредита — есть свои инструменты — залог, поручительство, банковская гарантия и т. д. Залог — это такая штука, которая и непорядочного убережет от соблазна, и порядочному поможет избавиться от червей сомненья — отдавать долг или нет? Есть сомнения в том, что будет проведен расчет за поставку товара по международному договору — пожалуйста, воспользуйтесь аккредитивом. И никому не надо предъявлять доказательства своей порядочности.

Мы не можем непосредственно перенести инструменты обеспечения из сферы гражданско-правовых отношений в сферу публичного права, но идея заключается в том, что кольт и доброе слово всегда значат больше, чем просто доброе слово.

Не игрой в добропорядочность надо было заниматься, а созданием нескольких вещей: во-первых, как бы смешно это ни звучало, — внедрением достаточно подробной инструкции о порядке отправления правосудия; во-вторых — эффективной системы пересмотра (ревизии) судебных решений; в-третьих — созданием атмосферы легкого страха среди судей за принятие незаконного решения в сочетании с неотвратимостью ответственности за нарушение присяги.

Кто-то может иронично спросить: зачем же инструкция, когда есть процессуальные кодексы? Этот вопрос не застанет нас врасплох: существует отдельно закон «О нотариате» и отдельно — Инструкция о порядке совершения нотариальных действий. Почему так? Потому что общие нормы закона каждый нотариус будет трактовать и выполнять в меру своего недопонимания. Поэтому чтобы оградить нотариусов от совершения ошибок, порядок совершения ими нотариальных действий был детально регламентирован до мелочей.

Можно в качестве примера привести структуру решений Европейского суда по правам человека. В нем четко выделяются такие разделы и подразделы: процедура, факты, национальное законодательство, документы Совета Европы, утверждения о нарушенном праве, применение Конвенции, убытки (судебные расходы, пеня), резолютивная часть. При этом каждый довод заявителя и каждый контрдовод ответчика структурирован и выделен в отдельный пункт. По каждому отдельному факту четко расписано — позиция одной стороны, позиция второй, мотивы суда и т. д. Каждый пункт пронумерован, что позволяет безошибочно ссылаться на конкретную часть судебного решения.

Что мы видим у нас в Украине на практике?

Решения судов нередко представляют собой неразделенную неструктурированную кашу из доводов истца, возражений ответчика, фактов, на которые ссылаются стороны (часто без разбора и разделения на принятые и отвергнутые судом факты), далее следуют скопированные шаблоны («рыбы») в виде «салата» из норм права, которые порою бывают неуместными либо просто к делу не относятся.

Часто за длинным цитированием следуют выводы суда, которые не только не вытекают из вышеизложенного в судебном решении, но и выглядят как некий субъективный волюнтаризм, не основанный на нормах права. Особенно обидно бывает читать в решениях судов всякую ересь в делах публичного права, вроде такого: истец не предоставил убедительных доказательств своей невиновности, или доводы истца не опровергают решения субъекта властных полномочий, — что прямо противоречит доктрине презумпции невиновности и правомерности действий любого частного лица в споре с органом власти.

Увы, но не только по незнанию, а порою по мотивам субъективной предвзятости приходится слышать подобные вещи. Одна судья Днепропетровского окружного административного суда так прямо и заявила: в моем кабинете я решаю, какие нормы права действуют! И даже пригрозила допросить по всей форме под присягой истца (!), а если он лично не явится — то доставить под конвоем из другого региона или, говоря специфическим языком, — этапировать для принудительного участия как стороны в административном деле.

При этом она самым воинственным образом пояснила, что в ее кабинете не действует правило ч. 2 ст. 71 КАСУ, по которой субъект власти должен доказывать правомерность своих действий, а нужно руководствоваться ч. 1 ст. 71 КАСУ — каждый должен доказать те обстоятельства, на которых основаны исковые требования либо возражения. То есть невиновность подлежит доказыванию…

Еще одна распространенная формулировка звучит так: суд не усматривает наличие права стороны по делу. Неважно, какого права — процессуального или материального. Просто когда надо отказать в иске или в жалобе, но невозможно сослаться на прямую норму закона, то выстраивается химера из слов «не усматривается наличие права».

Опять же, с точки зрения ныне популярной концепции верховенства права, сам подход — что право подлежит «усмотрению» — отдает традициями архаического феодализма столетней давности. Право — это объективная категория, которая существует независимо от субъективного мнения судьи, и ни в каком «усмотрении» не нуждается. Оно либо есть, либо его нет. Вывод об отсутствии права должен быть логически обоснован и подкреплен нормами действующего законодательства.

Как бороться с подобной ересью?

Поскольку решения принимают судьи, но пишут не всегда компетентные помощники, то вытравить это процессуальное зло можно только одним — по аналогии с нотариатом — созданием пошаговой инструкции, детально регламентирующей все действия, от приема заявления до выдачи сторонам копии судебного решения. Вплоть до того, что ввести бланки судебных решений с четко регламентированными разделами и структурированием всех доводов и фактов под номерными пунктами — как это делается в ЕСПЧ.

Не нужно лезть судье в душу с расспросами о добропорядочности, не надо устраивать публичные акции с призывами доверять судебной реформе. Просто, как говорил Петр Алексеевич Первый, «чтобы дурь каждого видна была», нужно заставить судью и/или помощников заполнить достаточно длинный формуляр и на каждый довод истца и ответчика указать позицию суда — какие факты и нормы права суд принимает, какие — отвергает и почему. По каждому пункту — отдельно.

В идеале было бы хорошо вернуться к модели судебного следствия для рассмотрения гражданских, хозяйственных и административных дел. Но это потребует колоссальной политической воли для признания того факта, что механическое заимствование зарубежного опыта иногда приносит отрицательные результаты…

Опять же, создание пошаговой инструкции с одновременным уточнением соответствующих норм процессуальных кодексов позволит устранить еще два аспекта, которые очень огорчают на предварительной стадии судебного рассмотрения, — это нелепые отписки с отказом в открытии производства по делу по причинам предмета иска либо по причинам ошибочности адресования иска ненадлежащему суду.

Во-первых, уж сколько десятилетий можно повторять один и тот же аргумент: если суд считает, что дело подлежит рассмотрению другим компетентным судом — пусть сам туда и передаст! Например, согласно п. 2 ч. 1 ст. 116 ГПК предписано такое:

1. Суд передает дело на рассмотрение другому суду, если: <...>

2) после открытия производства по делу и до начала судебного разбирательства оказалось, что заявление было принято с нарушением правил подсудности.

Но при этом действует прямо противоположная норма ч. 1 ст. 115 ГПК:

1. Если судья, решая вопрос об открытии производства по делу, установит, что дело не подсудно этому суду, заявление возвращается истцу для подачи в надлежащий суд, о чем выносится определение. Постановление суда вместе с заявлением и всеми приложениями к нему направляются истцу.

Почему бы не упростить народу жизнь? Вопросы предметной, субъектной и территориальной подсудности бывают столь запутаны даже для опытных юристов, что не лучше ли было бы, если бы суды сами между собой выясняли отношения? Тем более что ставки судебного сбора унифицированы, так что государству ущерба от переноса дела из одного суда в другой никакого.

Пошаговая инструкция также должна отбить охоту судьям отфутболивать назад иски на основании беглого изучения обстоятельств дела на стадии открытия производства. Это не просто неправильно — это незаконно! По аналогии с отказами в открытии уголовного производства, которые невозможно победить даже прямой и недвусмысленной нормой ст. 214 УПК, такие же отказы в открытии производства по гражданским, хозяйственным и уголовным делам на досудебной стадии противоречат принципам состязательности судебного процесса.

Возьмем, например, гражданский процесс. Суд обязан открыть производство по делу, если исковое заявление удовлетворяет требованиям ст. 119–120 ГПК и оплачен судебный сбор. Суд может рассмотреть иск по существу и отказать истцу, но уже по правилам искового производства, а не путем отписки во внесудебном порядке.

И тут мы выходим на еще один важный аспект — воспитательной работы с кадрами. Дело здесь не только в том, что судья должен каждый день, каждую минуту остерегаться нарушить присягу. Это достигается эффективной системой негласного инспектирования судебных заседаний — что часто практиковалось в советские времена.

Важно вот еще что: не всякий судья допускает, что его личное субъективное мнение может не соответствовать законодательному казусу. Часто бывает так, что закон нелогичен, содержит массу исключений из общего правила и т. п.

Самое страшное обвинение, которое мне доводилось слышать в суде, было таким: гляди, какой грамотный! Решил закон в свою пользу использовать!

С точки зрения многих судей и других представителей власти закон пишут не для того, чтобы кто попало использовал его в свою пользу. Закон существует для того, чтобы наказывать народ, который все равно увертывается как может. Но чтобы представитель народа использовал закон в свою пользу против интересов государства — такое многие судьи стерпеть не могут! И выносят незаконные решения, руководствуясь своим классовым правосознанием.

Случай с отказом в приеме иска журналиста Владимира Бойко — это типичный пример проявления феодального правосознания судьи, которая считает людей холопами, недостойными того, чтобы их права защищались в суде. Поэтому, с точки зрения судьи, иск заведомо необоснованный, и ей это очевидно без рассмотрения дела по существу.

Поэтому проводя кадровый отбор кандидатов на должности судей, следует ключевое внимание обращать не на их способность механически запоминать нормы права, а главным образом на другое — готовы ли они к тому, что их субъективное мнение может разойтись с позицией закона, и чью сторону примет судья — своих заблуждений или закона? Склонна ли судья судить «сердцем» — то есть не взирая на закон, или все же у нее в сердце найдется уголок для чувства процессуальной казуистики — то есть допущения, что и она может быть неправа, что по закону ситуация может выглядеть иначе, чем казалось ранее.

Если судья готова признать старую мудрость — errare humanum est — значит, тест прошла. Если классовое правосознание взяло верх — личная упертость победила, — то таких людей нельзя допускать на пушечный выстрел к судейской мантии.

Все вышеперечисленные доводы не новы, но при проведении нынешней судебной реформы они опять были проигнорированы. Поэтому не нужно удивляться результату.

Однако не стоит впадать в пессимизм — нынешняя реформа ненадолго. Пройдет год, два — и все будем начинать сначала. Не верите?