Профессии, связанные с насилием, и те, кто выбирает их. Часть 2

Феликс ПЛОТКИН, психиатр

Что касается сотрудников силовых структур, здесь напрашивается вопрос: должна ли быть у рассматриваемой категории сотрудников совесть? Или ее наличие может препятствовать успешному выполнению тех задач, которые они призваны выполнять? Может, для этих целей вообще лучше подойдут запрограммированные зомби?

В свете событий, произошедших в Республике Беларусь, мы должны отдать должное организаторам и руководителям этих специальных структур. Кроме тщательного отбора подходящих кандидатур для включения в эти группы, в дальнейшем они организовали проведение серьезной и действенной психологической обработки их участников.

Апологеты бихевиоризма утверждали, что, «манипулируя внешними раздражителями, можно «изготовить» человека любого склада, с любыми константами поведения». Создатель и идеолог бихевиоризма Джон Б. Уотсон самонадеянно требовал: «Дайте мне дюжину здоровых восприимчивых детей, позвольте воспитывать по моему методу, и я гарантирую, что сделаю любого из них  кем захочу – врачом, юристом, художником, коммерсантом, даже попрошайкой или вором, независимо от его талантов, склонностей, стремлений, возможностей, призвания и наследственности…».  Хотя работающие в рассматриваемых подразделениях «бихевиористы» работали с субъектами более старшего физического возраста, желаемый результат был достигнут. Узнаем ли мы имена этих безусловно успешных менеджеров, отлично выполнивших поставленные перед ними задачи?

Характерная черта рассматриваемой структуры – совместная деятельность в группе, когда при этом наблюдаются определенные групповые феномены. Психическое состояние индивида в толпе характеризуется резким усилением влияния следующих факторов:

Повышение эмоциональности восприятия всего, что он видит и слышит.

Повышение внушаемости и уменьшение степени критического отношения к самому себе и способности рациональной обработки воспринимаемой информации.

Подавление чувства ответственности за собственное поведение.

Появление чувства силы и сознания анонимности.

«Масса, – утверждает К. Ясперс, – не структурирована, не обладает самосознанием, однородна и квантитативна, она лишена каких-либо отличительных свойств, традиций, почвы – она пуста. Масса является объектом пропаганды и внушения, не ведает ответственности и живет на самом низком уровне сознания. Массы возникают там, где люди лишены своего подлинного мира, корней и почвы, где они стали управляемыми и взаимозаменяемыми».

По наблюдениям Сержа Московичи, «растворившиеся в массе индивиды утрачивают свои личные интересы, чтобы подчиниться общим желаниям, точнее тем, которые как  общие преподносят им вожди. Работающие или безработные, пленники городской нервозности, подверженные провоцирующим влияниям городского существования, они не располагают ничем, даже временем размышлять. Они находятся в постоянной зависимости от других во всем, что связано с жилищем, с питанием, с занятостью или с идеями. С этого времени их интересы утрачивают свою значимость и побудительную силу, переставая тормозить желания, которые все больше обостряют положение». 

«Тоталитаризм устраняет пространство между индивидами, а потому и любую возможность подлинных отношений между ними, – считает Дэвид Уэст. –  Его конечная цель – полное искоренение спонтанности и свободы, «постоянное господство над каждым отдельным индивидуумом во всех до единой областях жизни».    

Как нельзя обойтись без принуждения к культурной работе, так же нельзя обойтись и без господства меньшинства над массами, потому что массы костны и недальновидны, они не любят отказываться от влечений, не слушают аргументов в пользу неизбежности такого отказа, и индивидуальные представители массы поощряют друг в друге вседозволенность и распущенность, – утверждал З. Фрейд.

«Какая-нибудь, в сущности, пустая затея, какое-нибудь превратное мыслесочетание, – замечает Г. Лотце, – уже способны пробудить подозрительность и нарушить равновесие в этих жалких душах, и всякое прочное нравственное общение становится невозможным с ними, так как нельзя ни предусмотреть, ни руководить их внутренние движения, не поддающиеся никакому общему мерилу справедливости, твердых правил и самообладания. Эту порывистость в ходе мыслей и смене чувств, равно как и другие нравственные недостатки, находим мы не в первичных только состояниях человечества…».

А вот наблюдение Ф. Ницше: «Так как недостает времени для мышления и спокойствия в мышлении, то теперь уже не обсуждают несогласных мнений, а удовлетворяются тем, что ненавидят их. При ускорении жизни дух и взор приучают к неполному или ложному созерцанию и суждению, и каждый человек подобен путешественнику, изучающему страну и народ из окна железнодорожного вагона. Самостоятельное и предусмотрительное отношение к познанию теперь оценивается почти как своего рода помешательство; свободный ум обесчещен…».

«Увы, надо признать, что огромное множество людей никогда не могло вполне удовлетвориться идеалом, единственная цель которого всеобщее благо, с горечью констатирует С. Цвейг. – У толпы всегда готовы заявить о своих мрачных правах ненависть, откровенное самодурство, своекорыстие, стремление от любой идеи поскорей получить личную выгоду. Масса предпочтет конкретное, осязаемое любым абстракциям, поэтому лозунги, провозглашающие вместо идеала вражду, удобное, наглядное противопоставление другой расе, другому сословию, другой религии, легче находят сторонников, ибо ненависть – лучшее топливо, на котором разгорается преступное пламя фанатизма».

«Воспитание масс, – считает К. Ясперс, – делает их слепыми и бездумными в дурмане отдачи, способными стать готовыми на все и в завершение принять как само собой разумеющееся смерть и убийство, массовое умирание среди борющихся машин».

Мы сознательно уделили столь пристальное внимание особенностям мышления и взаимодействия людей в массе, в толпе, ибо в рассматриваемой категории спецсотрудников это является одним из важнейших феноменов.

Теперь рассмотрим еще одно характерное для рассматриваемой группы качество. Обратимся к наблюдению Ф. Ницше: «Ценность жизни для обыкновенного, посредственного человека основана исключительно на том, что он придает себе большее значение, чем всему миру. Большой недостаток фантазии, которым он страдает, обусловливает то, что он не может вчувствоваться в другие существа (курсив мой – Ф.П.) и потому принимает в их судьбе и страданиях лишь минимальное участие».

Здесь мы можем вспомнить и о существовании так называемых зеркальных нейронов Риццолатти, могущих свидетельствовать о способности к эмпатии. И если при определении годности кандидатов, к примеру, к медицинской профессии значима активность этих нейронов, то при отборе в рассматриваемые специальные части желательно вообще их полное отсутствие. Впрочем, столь тонкая методика – это дело далекого будущего.

Что же ждет этих молодых людей – сотрудников спецподразделений в будущем? Здесь, с нашей точки зрения, возможны варианты.

«Что возрастающая утонченность жизни распределяется не между всеми одинаково, с горечью отмечает Дж. Леббок, – и что неограниченное наслаждение физическими и духовными благами образования достается только очень немногим, что, напротив, во все времена значительная часть человечества стоит гораздо ниже уровня достижимого тогда образования и далека от доставляемого им наслаждения, против этого едва можно будет спорить».

«Честный и порядочный человек, – утверждает Ф. Бэкон, – никогда и никаким образом не сможет исправить и перевоспитать бесчестных и дурных людей, если сам он прежде не исследует все тайники и глубины зла. Ведь люди испорченные и нечестные убеждены в том, что честность и порядочность существуют только из-за какой-то неопытности и наивности людей и лишь потому, что они верят разным проповедникам и учителям, а также книгам, моральным наставлениям и всякого рода ходячим и избитым истинам».

«Многим из нас трудно будет отказаться от привычной веры, что в самом человеке живет инстинкт совершенствования, – сожалеет З. Фрейд, – который привел его на высоту современных духовных достижений и этической сублимации и что этот инстинкт позаботится о дальнейшем развитии в сверхчеловека. Но я не верю в такой внутренний инстинкт и не вижу пути, который мог бы спасти эту благодетельную иллюзию».

«Посмотри хорошенько, – призывает нас Марк Леви устами Артура – героя романа «Между небом и землей», –  на все, что нас окружает: бурлящие волны и безразлично принимающий их берег, нависающие горы, деревья, свет, в каждую секунду дня меняющий интенсивность и цвет птицы, мятущиеся над нашими головами, рыбы, что стремятся не стать добычей чаек, пока они сами охотятся за другими рыбами. Удивительная гармония волн, гармония звуков, ветра, песка; и посреди невероятной симфонии жизни и материи существуем ты, я и все люди, которые нас окружают. Многие ли среди них замечают то, что я тебе описал? Многие ли каждое утро осознают, какой это дар – проснуться и увидеть, почувствовать, прикоснуться, услышать, ощутить? Многие ли из нас способны хоть на миг отвлечься от суеты ради этой невероятной картины? Меньше всего человек размышляет о жизни».

И все-таки хотелось бы больше верить А. Шопенгауэру, который ориентируется на спасительную силу морали и видит спасение от предельного обесчеловечивания общества в обращении к открытой для каждого и по отношению ко всему миру человечности, проявляющейся в чувстве вины и сострадания и способной преодолеть зло эгоистически замкнутого существования. Как считает А. Шопенгауэр, сострадание обнаруживает в нас самих – в исконной, первородной глубине нашего я, в открытой любовной связи со всеми другими страждущими существами – некий идеальный масштаб всечеловечности и всемирности, который заявляет о своей значимости без нашего спроса. «И все, что доброта, любовь и благородство делают для других, – утверждает А. Шопенгауэр, – сводится к смягчению их мук, и следовательно, то, что может побуждать к добрым делам и подвигам любви, — это лишь познание чужого страдания, непосредственно понятого из собственного страдания и приравненного к нему. Но из этого видно, что чистая любовь (αγάπη, caritas) по своей природе является состраданием, — все равно велико или мало то страдание, которое она облегчает… Всякая любовь (αγάπη, caritas) – это сострадание…». Заметим, кстати, что по-итальянски сострадание и чистая любовь выражаются одним и тем же словом: pieta».

Результаты развязанного против собственного народа террора будут серьезными, причем, не только политические, но и экономические в виде отсутствия инвестиций, ухода из страны ряда компаний, и прежде всего, высокотехнологических, падение ВВП, безработица и эмиграция наиболее динамичных и творческих людей.  В зону поражения попали все слои общества, в т. ч. сами сотрудники спецслужб, у которых впоследствии может со значительной степенью вероятности развиться «вьетнамский синдром».

Сколько лет понадобится белорусскому обществу для нормализации психологического состояния – трудно себе представить.

Как дальше будут развиваться события в стране, предположить сегодня, в день отправки статьи в редакцию, невозможно.

А поэтому и не ясно, как долго будут калечить людей или же виновные пойдут под суд.

Поставим, впрочем, вопрос по-другому: готовы ли белорусы в XXI столетии принять и простить средневековье на своей земле?