Чайная церемония одной осени

В киевском парке Феофания есть вишневый сад. Осенью там бывает такой момент, когда красные листья внезапно облетают, и под черными деревьями ложатся яркие тени. Именно тогда я сидела за одним из деревянных столиков, разбросанных по саду, и читала стихи Мацуо Басе. Той осенью у меня не было работы, зато было время. И этот момент, когда только что упали красные листья с вишневых деревьев, и больше некому ими любоваться, кроме тебя.

Басе писал:

В путь! Покажу я тебе,
Как в далеком Ёсино вишни цветут,
Старая шляпа моя.

И шел себе, любуясь вишнями высоко в горах или хризантемами в росе, удивляясь миру так, словно только что увидел его впервые. «Месяцы и дни — путники вечности, и сменяющиеся годы — тоже странники. Те, что всю жизнь плавают на кораблях, и те, что встречают старость, ведя под уздцы лошадей, странствуют изо дня в день, и странствие им — жилище. И в старину часто в странствиях умирали. Так и я, уже с каких уж пор, увлеченный облачком на ветру, не оставляю мысли о скитаньях», — писал он в своем лирическом дневнике «По тропинкам Севера».

Странническая жизнь Басе началась с пожара, в котором сгорела его воспетая в многочисленных хокку Банановая хижина. Поэт подошел к проблеме творчески: раз негде жить — пора в путь! И остаток жизни путешествовал по Японии. Даже когда друзья впоследствии отстроили хижину, его уже ничто не могло удержать дома.

Это были нелегкие путешествия. Басе просто шел вперед, ночуя где его застанут сумерки — то в придорожной гостинице, то у друзей, то в сельской хижине, то у рыбаков на морском берегу, то просто на траве или на бамбуковых листьях.

Как свищет ветер осенний!
Тогда лишь поймете мои стихи,
Когда заночуете в поле.

Я читала эти строки и думала: могу ли я понять его стихи теперь? Или для этого нужно еще больше углубиться в то поистине евангельское убожество, когда не то что нет ничего лишнего — человек беспрепятственно выходит к миру один на один. «Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания » (Мф. 10: 9–10).

Мир в стихах Басе представал как будто промытый утренней росой — настолько остро воспринимались все его дары: бабочка на цветке, неожиданная дыня на обед, шум водопада, добытый высоко в горах, тепло дружеской беседы, которая после долгих дней одиночества — как откровение...

Мне кажется, что поэт-путешественник сегодня мог бы быть еще ближе многим из нас — ведь часть страны осталась без крыши над головой и переживает то самое «обнуление» и трагическое предстояние один на один с миром. Выход из этого положения японской души поражает красотой.

Ведь и знаменитое искусство чайной церемонии в чисто японской интерпретации тоже развилось на почве осмысления трагедии. Когда вследствие войны в середине XV века Киото сгорел дотла, появилась идея творческого восприятия нужды — ваби. Красоту стали искать во внешне, казалось бы, невзрачных, простых и обычных вещах. А еще — в их отсутствии, в том «свободном пространстве», которое осталось после потерь.

Простая чистая комната, небольшая, но ощущение пространства дает отсутствие лишних вещей — только домашний очаг, чайные принадлежности, ниша с мудрым изречением, являющаяся камертоном для беседы, и цветок в вазе, напоминающий о сезоне, в котором мы живем сейчас. В очаге потрескивают дрова, в котелке над ним закипает и дымится вода, заваривается чай, цветет цветок — и ты чувствуешь себя в единстве со всеми стихиями, со всей природой. В любовании простыми вещами очищаются все органы восприятия — зрение, обоняние, вкус, осязание, слух, проясняется ум... Ты возвращаешься в какой-то своей глубинной сущности, чтобы понять другого. Ведь чайная церемония — это приготовление места не для себя, а для «другого». Мастера говорят: ее ценность заключается в той незаметной красоте, которую можно почувствовать только между людьми.

Поэтому она стала популярной именно в городской культуре, когда в смешанности и многоликости города связи между людьми начали ослабевать. Стилизованная под сельскую хижину, чайная комната словно возвращает к истокам человеческого сосуществования — тесному общинному братству. Недаром же вход оборудован так низко, что человеку всегда нужно нагнуться, чтобы зайти внутрь — в чайной комнате все равны. Здесь главное достичь такого понимания, где слова не нужны. Почувствовать ту духовную сущность, которая может объединить — вне социальных и региональных различий.

Так формировалась японская чайная церемония, которую окончательно довершил гениальный мастер Сен Рикю в XVI веке.

Два года назад его потомок в 15-м поколении Хоунсай Геншицу Сен приезжал в Украину. Представьте себе: переполненный огромный зал Дома культуры КПИ, а посреди него на сцене люди в кимоно торжественно и сосредоточенно пьют чай. Конечно, это была просто демонстрация, далекая от настоящей сути чайной церемонии. Меня поразил рассказ Мастера.

Хоунсай Геншицу Сен во время Второй мировой войны был в отряде камикадзе, но чудом выжил. А потом солдаты американской армии начали приходить к ним домой (а их дом со всем комплексом чайных комнат в старой части Киото, кстати, объявлен национальным культурным достоянием) — учиться чайной церемонии у его отца. Сын удивлялся и отцу, который проводил чайную церемонию оккупантам, и самим американцам, которые интересовались ею после кровавой войны... А потом Хоунсай Геншицу Сен стал японским послом доброй воли ООН и председателем ассоциации ООН в Японии — и вот уже 60 лет пропагандирует чайную церемонию по всему миру под девизом «Достижение мира с помощью чашки чая». И вот я думаю: пространство в три точки между последними двумя предложениями — может, это и есть то «свободное пространство», которое остается после потерь?

...А когда уже все листья вокруг облетят, желтеют ивы над Голосеевским озером. Станешь под ивой, ветер играет ее золотыми волосами, словно твоими, и, казалось бы, где та Япония, — а снова вспомнишь Мацуо Басе:

Все волнения, всю печаль
Твоего смятенного сердца
Гибкой иве отдай.