Как примирить украинцев между собой — профессор Донецкого университета

Как это ни прискорбно, до сих пор в украинском обществе бытует мнение, что они это заслужили. К большому сожалению, это мнение далеко не маргинальных кругов: есть украинцы, которые до сих пор не понимают жителей оккупированных территорий.

Елена Стяжкина — историк, писательница, профессор Донецкого национального университета, который сейчас временно переехал в Винницу. В начале военных действий она решила исследовать историю оккупации Украины времен Второй мировой войны и увидела множество параллелей с нынешней ситуацией в нашей стране.

«Историю войны надо рассказывать не через победы и боевые действия, — считает г-жа Елена. — Когда мы говорим о подвигах, к сожалению, забываем, что были и предательства. История войны — это история человека, который был поставлен в ужасные, невозможные для жизни условия».

О том, как примирить украинцев, Е. Стяжкина рассказала в своем докладе на международной конференции «Примирение в Украине и будущее Европы».

— Первый вопрос, который надо задать себе: как мы понимаем примирение в Украине? Это примирение не с Россией или Европой, а внутри страны. Когда мы говорим об оккупированных территориях Украины, то как будто забываем о том, что они теряют не только политическую, юридическую, экономическую субъектность, но и информационную. Таким образом, наш взгляд на оккупированные территории — это определенная трансляция говорящего. Но кто говорит? К сожалению, социальные сети формируют образ тех, кто говорит, но на самом деле они молчат.

Если бы Шарль де Голль взялся читать парижскую прессу времен оккупации, то ни единого мотива для создания армии сопротивления не было. Понимая это как исторический факт, мы не можем, или не хотим, или не имеем механизмов экстраполировать это на ситуацию потери информационной субъектности оккупированных территорий. А потому воспринимаем информацию оттуда, как некую честную правду. Но это ведь не так.

Потеря внутренней субъектности в информационном смысле превратила оккупированные территории в определенное зеркало. С одной стороны, в этом зеркале отражаются намерения, попытки, страхи российского агрессора. В зеркале есть «распятый мальчик». Эта страшилка означает готовность российской общественности к распятию своего врага. Эта внутренняя интенция была переброшена на украинцев. Поэтому она и срабатывает так эффективно.

С другой стороны, оккупированные территории в информационном смысле также являются зеркалом для Украины и Европы. Когда шведский журналист обращается за помощью в таком контексте: дайте мне семью, в которой кто-то сочувствует ДНР, а кто-то Украине, — то это значит, что российская пропаганда нашла отражение также в Европе. Журналисту нужно было предложить прошлое как союзника. Скажем, взять интервью у учительницы, которая работала в оккупированном Харькове времен Второй мировой войны, и у ее мужа, который, например, воевал на фронте, был воином УПА. Это была бы та же логика.

Предвзятость, представление о том, что там все именно так, как сказали, — один из самых серьезных символов этой войны и одна из самых больших опасностей.

Некоторые украинские журналисты, которым кажется, что они увидели правду, чем-то похожи на немецкого писателя Лиона Фейхтвангера, который написал книгу «Москва, 1937». Он не увидел настоящей, повседневной жизни в СССР: его водили только в образцово-показательные дома известных писателей, актеров, ученых и угощали в лучших ресторанах, по улицам писателя возили в специально выделенной персональной машине, а в метро он спускался только на экскурсию. Ему казалось, что он увидел правду.

Понимание потери информационной субъектности на оккупированных территориях — это первый кирпич для внутреннего примирения, без которого мы не построим нашего будущего. Если мы это поймем, то все наши оценки, проекты будут более или менее верными, наши обвинения будут не такими поспешными и строгими.

Это не значит, что люди на оккупированных территориях не имеют собственного мнения, а говорят только то, что им показывает телевизор. Это не так. Здесь кроется вторая опасность — опасность упрощения. Например, журналист агентства France-Presse спрашивает: были ли истоки сепаратизма на Донбассе, а если нет, то что его подтолкнуло? То есть, если нет, то вспомните что-то, придумайте, подтвердите, что там был сепаратизм.

За кулисами навязанного российского порядка размышлений в этой гибридной войне скрывается не увиденное социальное зло. На оккупированных территориях был социальный протест. И этот протест был использован, канонизирован, сформирован и назван сепаратизмом. А это значит, что для Украины опасность не завершена, поскольку социальные протесты есть повсюду. И создание образа уникальности социальных протестов — это первый шаг к любому сепаратизму и зарождению любой (то ли Харьковской, то Николаевской) псевдонародной республики. Это игра, иллюзия, имитация и паразитирование на социальных бедах. Если мы идем в сторону примирения, то социальный протест должен быть признан, услышан, понят и использован для формирования образа будущего. Решение экономических проблем — наиболее рациональный путь примирения, как это, возможно, ни удивительно.

Слова очень опасны. За этот год мы перестали употреблять слово «сепаратисты». Это произошло не быстро и стоило немалых усилий журналистов и интеллектуалов. Это правильный путь, потому что нет сепаратистов, а есть оккупация, агрессия и война.

Вторая важная составляющая игры слов, которой пользуются и сегодня, это так называемый гражданский конфликт или гражданская война. Это очень комфортный порядок размышлений для агрессора. Прятать свои «Грады», «Буки» и танки под гражданской войной. Это ложь и обман. Но если бы слова не убивали, об этом можно было бы не говорить.

Слова «гражданская война» убивают и будут убивать дальше. И здесь снова кроется опасность. Поскольку наш политический режим воспроизводит в основном коммунистические схемы и стили политического поведения, то наиболее удобным способом политического действия на завтра для сил реванша будет провозглашение гражданского конфликта, консервирование его в словах, образах, политической агитации. Это даже не требует средств. Ничего не обещать, а просто «ездить» на гражданском конфликте.

В повестку размышлений нам необходимо ввести понятие отечественная война. Это отечественная война, и правила ее ведения, несмотря на всевозможные гибридности, являются правилами ведения отечественной войны, рatriotic war.

Еще одна важнейшая деталь для нашего будущего. Давайте попробуем ответить на очень неприятный и, возможно, не очень интеллектуальный вопрос: как лучше жить — обманутым или побежденным? Побежденным можно жить, если у тебя есть идея, образ твоей недосягаемой мечты. Евреи жили с образом обетованной земли тысячи лет. Воины УПА жили с образом независимой Украины десятки лет. Но у оккупированных людей нет реального образа идеальной мечты. За этот год мы увидели около четырех смен образа. Сначала это была федерализация, потом — «Янукович, вернись», далее референдум по ДНР, потом мечта присоединиться к РФ. Теперь «мы будем или Приднестровьем, или маленькой Швейцарией». То есть образа идеальной мечты, с которым можно жить, нет. Это имитация, фейк. Получается, что человеку, особенно постсоветскому, патерналистскому лучше считать себя обманутым. Процесс идентификации в Германии тоже показал, что, мол, не поняли, нас обманули, мы выполняли приказы. Это облегчение, но в этой обманутой жизни можно исправиться, можно еще присоединиться к победителю. Хорошо ли это — пестовать такую инфантильность и говорить об обманутых? Непростой вопрос. Но по факту, люди на оккупированных землях являются обманутыми. Поэтому большой лжи в том, чтобы говорить об этом, я не вижу.

В ответе на вопрос, кто же примирится, есть еще одна сторона, которая имеет информационную субъектность, но почему-то оказывается невидимой даже для нашей страны, не говоря уже о Европе. Это люди, которые никогда не ставили под сомнение, что оккупированные земли — это Украина. Те дончане, луганчане, которые остаются украинцами-патриотами. Где эти люди? Они на политическом горизонте Украины? Сказать, что они не организованы, — это неправда. Есть с десяток достаточно сильных организаций, которые работают как волонтеры, спасатели, армейцы. Почему на минских переговорах Донетчина и Луганщина всегда представлены теми, кто взял в руки оружие? Что надо сделать двум миллионам людей, которые остаются украинцами в Донецке и Луганске, чтобы они были признаны стороной переговоров? Чтобы их интересы были представлены и зафиксированы рядом с интересами тех, кто захватил людей и сделал их заложниками.

Что делать дальше? Можно поступить так, как товарищ Сталин: пребывание на оккупированных территориях — это уже вина и все виноваты. Как ни странно, такой способ является «саморазрядом». И когда власть называет виноватыми всех, то внутри они сами решают, кто виноват больше, кто меньше, и как с этим жить. Потом сообщество очень четко хранит свои секреты. То есть можно закрыть тему. Назвать всех оккупированных предателями и дать им самим определиться. Но разве это будущее? Разве это не формирование очередной зоны молчания, зоны травмы, которой очень легко манипулировать?

Можно попробовать сделать, как в Южно-Африканской Республике или в Бельгии, где на 8 млн населения после Второй мировой войны было открыто 400 тыс. судебных дел. Дела были открыты, потому что они не писали историю, а формировали будущее. Ведь примирение — это и прощение, и наказание, и память. В конце концов, в Бельгии из 400 тыс. судебных дел обвинительные приговоры были вынесены только в 60 тыс. случаев.

Как сделать видимыми людей, которые должны представлять другую сторону конфликта? Будут местные выборы. История с Крымом такая же, как история с оккупированными территориями Донетчины и Луганщины. И такая же потеря информационной субъектности. Но это не значит, что там нет украинцев, патриотов и что это не наша земля. Так почему бы на местных выборах не дать возможность сформироваться легитимно избранной крымской общине, которая по состоянию на сегодня будет решать стратегические вопросы (каким будет Симферополь завтра) и тактические вопросы (например, как помогать бизнесу на аннексированных территориях, или как формировать школы, вывозить людей)?

Второй путь, который может быть полезным для оккупированных территорий. Согласно минским соглашениям, там могут быть проведены местные выборы. Мы понимаем, что это может стать опасностью, угрозой. Но если 2 млн переселенцев живут в Украине, то почему нельзя принять такой закон, согласно которому люди могли бы проголосовать не в Донецке и Луганске, или Горловке, а там, где они живут сегодня? Более того, кампания по местным выборам, которая будет проводиться по всей Украине, с бордами и политическими слоганами о донецких, луганских, горловских украинцах, — разве это не будущее, которого мы хотим? Есть легитимная община, депутаты, избранные на законных выборах, и мы даем им голос — тот самый, который следует услышать.

Дальше — простые вещи. Если люди обмануты, земли оккупированы, то где-то в стратегии государства должен быть закон о детях войны. Родители у них оказались не очень умными или не очень богатыми, не такими активными, чтобы уехать, но дети точно пострадали, им нужна помощь. Такой закон продемонстрирует, что они — наши дети. Если мы не будем идти по пути Сталина, а считать историю оккупированных как развитый стокгольмский синдром, то сейчас мы должны подумать о том, сколько специалистов-психологов надо подготовить. Как их надо научить работать с людьми, которые вряд ли будут жаловаться...

И напоследок. Каким будет образ будущего? Тот, у кого в руках ключи от будущего, уже примирился. Кто говорит, что история о Донбассе и Крыме — это история на десятилетия, тому нечего делать в процессе примирения. Потому что он не примирился сам с собой. Концептуализировать эту войну и поведение людей — нестабильное, постоянно меняющееся, иногда от измены до подвига лишь один шаг — можно по Старому и Новому завету. Кто без греха, считает себя безгрешным, ничего не сможет сделать для примирения.

Подготовила Оксана ШКЛЯРСКАЯ