Навстречу революционному термидору

В пятницу, 14 июля, хотелось бы с особой теплотой и даже где-то с любовью поздравить нашего генерального прокурора Юрия Луценко с Днем взятия Бастилии! Нет, конечно, Юрий Витальевич как человек культурный и образованный знает все праздники, даты и поводы, которые нужно отметить. А уж проигнорировать 228-ю годовщину взятия Бастилии — большой грех...

Но я, собственно, о другом. Главный кондитер страны успешно доказал, что он ничего просто так — и уж тем более за так — не делает. Еще весной глава государства поставил вопрос о праздновании 80-летия репрессий 1937 года, которое нужно провести на высоком идейно-художественном уровне. Тогда многие подумали, что это он в переносном смысле...

Однако когда в начале июня этого года мы все отмечали 80-летие расстрельного процесса по делу маршала Тухачевского и его сообщников, вокруг депутатского корпуса завертелась нездоровая суета.

САП, НАБУ и ГПУ потребовали выборочного привлечения некоторых депутатов к некоторой ответственности путем лишения их неприкосновенности и дачи согласия на арест. В особый кураж вошел и сам генпрокурор, когда с трибуны Верховной Рады грозно заявлял, что, мол, у меня есть еще «расстрельные» списки на других депутатов, но кто в них — я вам не скажу! Знал бы он, с какими историческими параллелями он в этот момент играется...

Всякая революция начинается с того, что нужно что-либо переименовать. За неимением проспекта Ватутина французские революционеры решили переименовать все месяцы в календаре, да еще и сдвинуть их рамки. Например, вместо июня, июля и августа были установлены мессидор (19 июня — 18 июля) — месяц жатвы, термидор (19 июля — 17 августа) — месяц жары, фрюктидор (18 августа — 16 сентября) — месяц плодов.

Как видим, революционный маразм — вещь универсальная и глубоко интернациональная.

Поскольку на определенном этапе революции якобинцы поняли, что смысла проводить реформы — никакого, пока не отрубят голову последнему врагу народа, то Франция в буквальном смысле остановилась в своем развитии, жизнь замерла и общество поделилось на тех, кто в страхе ждал, что за ним придут, и на тех, кто приходил за новыми жертвами революционного террора.

Опуская лишние подробности, отметим, что политическая ситуация летом 1794 года в Париже выглядела так: действовал парламент — Конвент, в котором был создан исполком — Комитет национального спасения. Когда позитивная повестка дня себя исчерпала, ихние «комитетчики» со всякими активистами, примкнувшими и прочим отребьем занимались тем, что утверждали списки врагов народа на арест, после чего обычно следовал скорый суд и расправа на гильотине. Поскольку французский народ был велик и многочислен, то врагов у него хватало.

Вначале арестовали и казнили фракцию Эбера и его соратников — эберистов. Потом пустили под нож фракцию героя революции Дантона и всех его дантонистов. Все это сопровождалось «движением в Европу» — празднованием фестиваля Верховного существа, кампанией дехристианизации, воинствующего атеизма и проч.

После нескольких покушений на товарища Робеспьера были введены революционные поправки в их УПК: обвиняемые лишались права на защиту, был принят закон от 22 Прериаля о Верховном трибунале — их варианте Антикоррупционного суда. Закон упрощал процедуру судопроизводства, вводил в судебную практику новую юридическую категорию «враг народа», давал ей расширенное толкование и отменял институт защиты обвиняемых. Единственной мерой наказания за политические преступления объявлялась смертная казнь. Закон имел обратную силу. Принятие этого закона положило начало Большому террору — пику репрессий времен Французской революции. Работа с гильотиной завертелась стахановскими темпами.

8 термидора вождь революции Робеспьер, как всегда, пришел в Конвент и начал в своей обычной бездоказательной манере обвинять очередных мифических врагов народа, требуя новых жертв на растерзание. Но тут терпение депутатов лопнуло. От Робеспьера потребовали, чтобы он назвал имена обвиняемых: «Когда кто-то гордится мужеством добродетели, он должен иметь мужество в провозглашении истины. Назови тех, кого ты обвиняешь!» Но Робеспьер отказался это сделать. Тогда каждый в Конвенте почувствовал себя под угрозой репрессий. После этой речи никто не мог чувствовать себя в безопасности...

Так Робеспьер, сам того не ведая, подтолкнул своих разношерстных врагов к объединению в целях коллективной безопасности от репрессий. И даже более того — к заговору...

На следующий день, 9 термидора (27 июля) 1794 года, вождя революции уже никто не стал слушать в Конвенте: вспыхнул мятеж, который достаточно быстро победил: в ночь на 10 термидора Робеспьер, Сен-Жюст и прочие главари революционной хунты были арестованы и вечером того же дня казнены, как и подобает в эпоху революционных преобразований — без суда и следствия...

Три недели спустя в Конвенте состоялся любопытный диалог. Один из недобитых якобинцев, сторонников свергнутого Робеспьера депутат Шарлье заявил: «Единственный путь, чтобы справиться со все еще угрожающими общественной свободе опасностями, — это продолжение террора». Он был прерван громкими протестами со всех сторон: «Правосудия! Правосудия!» «Правосудия? — воскликнул Шарлье. — Да, для патриотов, но террор для аристократов!» И множество голосов ответило: «Правосудия для каждого! Правосудия для всех!»

Пока еще депутаты Верховной Рады готовы требовать террора для добкиных, но правосудия для дейдеев.

Конечно, бывший уличный грабитель и разбойник Дейдей социально ближе, чем кабинетный работник Михаил Добкин, который неспособен отбирать кошельки у старушек в темных переулках.

Но уверяю вас, что 9 термидора уже мчится на всех парах, как будто уголек в топку подкидывает сам Стаханов, а машинистом этого паровоза работает сам Кривонос. И тогда все, все закричат: «Правосудия для каждого! Правосудия для всех!»