Семен Глузман: Трудно быть Богом

Трудно быть Богом, писали известные прозаики Стругацкие. Позднее, в еще душные советские годы кто-то им ответил: еще труднее быть безбожником. Намного раньше Достоевский вложил в слова нигилиста Кириллова в «Бесах» простую мысль: «Если нет Бога, то я — Бог!». Еще проще и красочнее высказался известный русский анархист Бакунин: «Бытие Бога несогласно со счастием, достоинством, разумом, нравственностью и свободой людей».

Одно ясно: трудно Всевышнему с нами. Особенно в те моменты, когда он, всевидящий, наблюдает вхождение в свои храмы негодяев и убийц, имитирующих веру. Более того, мысль о фатальной недостижимости Абсолютного человеком игнорируется неверующими священнослужителями и коллекционерами мощей.

Разве идеалы существуют для того, чтобы их достигали? Плоть, ужаленная Абсолютным и отважившаяся ему внимать, последовательно уничтожалась. В лагерях, специальных психиатрических больницах и расстрельных ямах. И в храмах, где заживо сжигали верующих.

Наличие или отсутствие у человека веры невозможно зафиксировать. Ни психологическими тестами, ни медицинскими приборами. В самую глухую ночь средневекового варварства, среди феодальной междоусобицы, народы прекращали войны и слагали оружие по мановению руки кроткого старца, римского первосвященника. Увы, так было не всегда. Позднее появилась трогательная и пародийная фигура «рыцаря печального образа», в ком высшая человеческая мудрость граничит с безумием. Это наблюдение Евгении Волощук в ее «Хронике странствий духа».

Я вырос в тоталитарном СССР. Именно поэтому достаточно часто задумывался над судьбами искренне верующих в моей стране. Но первое, по-настоящему впечатлившее меня ощущение христианской культуры я обрел в лагере, в неволе, читая тексты Сергея Аверинцева. Искреннего, яркого православного мыслителя. Читая Аверинцева, я наблюдал рядом с собой примеры глубокой, искренней веры у моих коллег, политических узников, отдававших советскому Молоху 25 лет своей единственной жизни. Самым ярким из них был славный старик Степан Мамчур…

А потом, в этой новой, сугубо украинской жизни я узнал Любомира Гузара. Сначала — заочно, в его телевизионных беседах, затем дважды в личных диалогах. Единственный моральный авторитет в этой стране, мудрый и терпимый, он говорил с нами не о ритуале, но о сути веры. Не боясь сомневаться, как в документальном фильме о нем «Лестница Иакова».

Его нет с нами. Но он успел надиктовать моей близкой знакомой свою жизнь. Книгу о себе. Надеюсь, работа над ней вскоре завершится. И мы узнаем многое о нем, прежде нам неизвестное. О рыцаре Абсолютного, человеке мира Любомире Гузаре. И тогда, я надеюсь, в сознании многих моих сограждан, ослепленных цинизмом политиков, исчезнет идея насильственного приведения бытия к духовному Абсолюту.

Лев Шестов в своем «Апофеозе беспочвенности» заметил: «Наполеон слыл знатоком человеческой души. Шекспир — тоже. И их знания не имеют между собой ничего общего». Наблюдая некоторых украинских первосвященников (не только христианских), вижу, как далеки их знания, их вера, от таковых у Гузара и Аверинцева.