Грядущие политические землетрясения и цунами

Практически ни один день не проходит без шокирующих новостей. Я не говорю о новостях, посвященных военным конфликтам или стихийным бедствиям, включая меняющийся климат, которых в избытке. Я имею в виду совершенно новое и опасное явление — рост правых популистских настроений, основанных на недоказанных утверждениях, искаженных фактах и откровенной лжи. То, что началось около двух десятилетий тому назад с появлением Сильвио Берлускони в качестве неоспоримого политического лидера в Италии, совместившего политическую власть с экономической (что привело к злоупотреблениям полномочиями и даже серьезным вызовам судебной системе), сейчас превратилось в глобальную проблему, по крайней мере, в западном мире.

Политические изменения в Европе нельзя рассматривать в отрыве от последствий распада социалистического блока и СССР в начале 1990-х годов. Довольно неожиданное освобождение двух десятков стран породило большие надежды. Казалось, что демократия движется к окончательной победе над авторитаризмом. Югославские войны 1991–1995 годов, разумеется, имели катастрофические последствия для населения бывших югославских республик, но они также показали неспособность Европейского Союза действовать эффективно, решительно и сообща. Тем не менее, военный конфликт в основном рассматривался как последствие социалистического унитарного правления, которое слишком долго сдерживало национальную напряженность.

Европа вступила в совершенно новую эпоху. Основное внимание уделялось интеграции бывших коммунистических и социалистических государств, что привело к расширению ЕС в 2004 и 2007 годах. С политической и психологической точки зрения это, возможно, был очень мудрый шаг, принесший чувство стабильности и безопасности в страны, которые восстанавливались после десятилетий московского правления, но в экономическом и культурном контексте представлял собой труднейшую задачу. Присоединение таких молодых демократических государств, как Испания и Португалия, в 1986 году проходило гораздо проще, поскольку эти страны, возможно, и отставали в экономическом плане, но в социальном и культурном отношении интегрировались намного легче. Интеграция стран — членов бывшего Варшавского договора, и особенно трех бывших советских республик, которые не только пережили диктатуру, но были в самом начале пути перехода от плановой экономики к свободному рынку, оказалась весьма проблематичной. Страны были не готовы к такому шагу, значительная часть населения погрузилась в еще большую нищету, а европейская интеграция также открыла двери для массовой эмиграции.

К середине 2010-х годов некоторые страны, такие, как Латвия и Литва, потеряли почти треть населения. Утечка мозгов, возможно, была больше, чем в Восточной Германии перед возведением Берлинской стены, и имела не только огромные экономические, но и политические последствия. Те, кто уехал на Запад, были важной рабочей силой, но среди них было также много молодых и хорошо образованных людей, по определению менее советизированных. Именно они должны были укреплять гражданское общество и демократическую мысль в своих странах, но, эмигрировав, эти люди оставили страну тем немногим, кто занял твердую позицию и решил остаться, а также менее образованным согражданам, которые не могли переехать в Западную Европу, и старшим поколениям, выросшим и получившим образование в недемократический период. Во многих государствах это привело к смещению политического климата в противоположную от демократии и толерантности сторону, а в таких странах, как Латвия и Литва, к своего рода ресоветизации.

В Германии ситуация была не менее сложной, поскольку Германскую Демократическую Республику (ГДР) быстро поглотил более крупный западный собрат, что было сопряжено не только с огромными экономическими возможностями, но и с социальной напряженностью. В бывшей Восточной Германии значительная часть населения чувствовала себя подвергнутой остракизму, жертвой «правосудия победителя»; многие ведущие экономические и политические должности были заняты западными немцами, а восточные немцы чувствовали себя второсортными гражданами в своей собственной стране. Вдобавок ко всему ГДР кишела советскими «кротами» и бывшими оперативниками Штази ГДР, которые впоследствии пришлись весьма кстати для дестабилизации политической ситуации, например, во время миграционного кризиса 2016–2017 годов.

Конец коммунизма в Европе привел к чрезмерному чувству самоудовлетворения среди западных политиков, которые вели себя так, будто только они знали, что правильно и как нужно проводить реформы. Это было особенно заметно в восточноевропейских государствах, где представители диаспоры возвращались в «свои родные страны» и начинали там распоряжаться, притом что они родились и выросли на Западе и никогда прежде не были в «своей родной стране». Это чувство пребывания на «правильной стороне истории» было не менее очевидно среди политиков Европейского Союза, что, на мой взгляд, привело к политической вялости, при которой серьезные политические трудности новой реальности чаще игнорировались, нежели решались.

В Нидерландах подобная политическая вялость показала себя в полной красе после убийства популистского политика Пима Фортёйна в 2002 году. Это убийство шокировало всю страну. Фортёйн был в политике недолго, но сразу бросил вызов политическому истеблишменту в Нидерландах, в котором с начала послевоенного периода доминировала одна и та же политическая партия. У него был совершенно другой стиль, и он поднимал вопросы, которые никогда не задавались публично и касались, например, напряженности в многокультурном обществе. Фортёйн считался правым, но в то же время открыто и демонстративно был геем, в каком-то смысле иллюстрируя тот факт, что старые догмы больше не соответствуют новой реальности. После его убийства все политические партии, правые и левые, пытались показать, что в их программах тоже есть «элементы фортёйнизма», надеясь выиграть голоса или предотвратить их потерю. Это привело к серьезному политическому кризису, потому что вялость стала нормой и ни один политик из страха потерять политическую власть не осмеливался открыто заявить о своем несогласии с утверждениями Фортёйна. Нынешнее доминирование правого и антимусульманского политика Герта Вилдерса, которого часто называют голландским Моцартом из-за его пышной белой шевелюры, на мой взгляд, является прямым результатом этой вялости.

В целом, глобализация как следует встряхнула весь европейский континент. За последние три десятилетия мир изменился до неузнаваемости, не в последнюю очередь благодаря новой технологической революции, сыгравшей не менее значительную роль, чем индустриализация в конце XIX века. Если в середине 80-х годов при отсутствии интернета связь осуществлялась почти исключительно с помощью обычной почты, телеграмм, телекса и телефонной связи по стационарным линиям, то технологическая революция обусловила реальную глобализацию. Она создала невообразимые возможности, но и многие проблемы, к решению которых, вероятно, не подошли со всей серьезностью. Целые отрасли промышленности стали избыточными, исчезло понятие «работа на всю жизнь», когда можно было работать на одном предприятии на протяжении всей своей трудовой карьеры, мобильность стала нормой, а открытие границ привело к притоку рабочих, которые были готовы работать по многу часов за меньшую плату и в худших условиях. Несмотря на то, что приток трудящихся-мигрантов из Южной Европы и Северной Африки в Западную Европу в 60-е и 70-е годы был сопряжен с проблемами и приводил к напряженности, эти проблемы не шли ни в какое сравнение с тем, что происходило с началом глобализации. Например, в логистическом секторе Западной Европы наблюдался быстрый рост дешевых транспортных услуг при наличии грузовиков и водителей из Польши, Литвы, а затем Румынии и Болгарии, и многие западноевропейские транспортные компании были вынуждены переместить свои штаб-квартиры в эти страны, по крайней мере, на бумаге, чтобы избежать стремительного банкротства.

В 1986 году Европейский Союз состоял из 12 государств-членов, к 2017 году это число увеличилось более чем в два раза, достигнув 28, причем еще шесть стран стояли на очереди (и еще несколько государств, такие, как Грузия и Украина, изъявили желание начать процесс присоединения). Это, несомненно, привело к появлению значительной экономической мощи, но также к созданию крайне бюрократизированного политического конгломерата, который испытывал большие трудности в разработке какой бы то ни было политики из-за непреодолимого желания функционировать на основе консенсуса. Новые государства-члены, такие, как Польша, которая быстро стала важной экономической силой на европейском континенте, считали, что к ним несправедливо относятся как к второсортным государствам, и бросили вызов доминированию стран — основателей Европейского Союза. Действительно, их приняли в состав ЕС с распростертыми объятиями, но без всякого понимания того, что они не останутся лишь благодарными молчаливыми членами, разделяющими политику старой гвардии, но будут преследовать свои собственные идеи и требования.

В Центральной и Восточной Европе основная оппозиция коммунистическому или социалистическому правлению была сформирована преимущественно небольшими группами интеллектуалов, националистическими и часто консервативно ориентированными движениями, а также церковью. Особенно в Польше и Литве католическая церковь была настоящей оппозиционной силой и маяком надежды для угнетенного населения. Однако противодействие коммунистическому правлению не равносильно поощрению демократической и либеральной мысли, и, в частности, в Польше церковь превратилась в политическую или духовную силу, которая оказалась гораздо более авторитарной. Националистические настроения помогли людям восстать против авторитарного или тоталитарного режима, однако для многих правление Брюсселя было просто заменой правлению Москвы и выглядело весьма подозрительно. В сочетании с отсутствием демократических традиций, эмиграцией значительной части молодого и более либерально мыслящего населения и экономическими трудностями, обусловленными переходом к рыночной экономике и экономическим кризисом 2008–2009 годов, который помимо Польши сильно ударил по всем странам Центральной и Восточной Европы, эта ситуация создала вулканический климат.

Именно этот вулканический климат позволил таким политикам, как премьер-министр Венгрии Виктор Орбан, позиционировать себя как спасители нации. Первоначально либеральный и проевропейский политик, Орбан вскоре занял гораздо более националистическую позицию, отказываясь выполнять политические условия, поставленные Европейским Союзом («новой Москвой»), и постепенно разрушая основы демократического государства. Мало-помалу его риторика приобретала антисемитский оттенок, и большую часть своего гнева и недовольства он обрушил на американского филантропа венгерского происхождения Джорджа Сороса, который в конечном итоге был вынужден переместить свой Центрально-Европейский университет и Институт открытого общества с территории Венгрии. Политические убеждения Орбана в значительной степени разделяет не менее националистическая правящая польская партия «Право и справедливость», которая также отказывается склоняться перед критикой со стороны Европейского Союза, и теперь мы видим, что их антиевропейские, антииммиграционные, антиисламские убеждения, а также лозунг «Наша нация на первом месте» перенимаются все большим количеством соседних стран, включая Италию.

Двигаясь далее на Восток, мы наблюдаем, что возвращение авторитаризма и репрессий в России еще больше усилило напряженность. Россия, будучи последней империей на европейском континенте, прошла короткий демократический этап, который, по сути, закончился в 1993 году, когда президент Ельцин буквально расстрелял российский парламент в политическом противостоянии. Демократические процессы постепенно остановились, и в 2000 году произошел разворот, когда бывший агент КГБ Владимир Путин был назначен преемником президента Ельцина. КГБ постепенно взял страну под свой полный контроль, а президент Путин начал процесс восстановления статуса сверхдержавы России, искусно сочетая элементы российской имперской и советской символики. Он был не первым на этом поприще: в 1928 году Иосиф Сталин провозгласил себя наследником Российской империи и поставил перед собой задачу восстановить ее былую славу. Путин придерживался такого же курса, используя аппарат КГБ (удвоившийся после распада СССР), устраняя политическую оппозицию, дестабилизируя соседние страны (например, Грузию и Украину) и активизируя старую сеть бывших шпионов и тайных агентов в Центральной и Восточной Европе и бывшей ГДР. Действительно, в то время как Запад тешил себя иллюзией победы и безопасности, российские спецслужбы использовали все возможные средства, включая обширную сеть российских преступных группировок, которые с 1970-х годов работали в тесном сотрудничестве с правительственными службами и под их защитой, для расширения своего влияния на Западе, традиционно считавшемся враждебным. Настораживают тесные взаимоотношения Москвы с ранее упомянутыми правыми партиями, основанные на концепции «все, что плохо для Евросоюза, хорошо для нас».

Многие считают, что миграционный кризис 2016–2017 годов спровоцировал кардинальное изменение политического климата в Европе. Однако, как уже говорилось выше, многие трения и разногласия существовали с тех пор, как Европа пережила потрясения, вызванные крахом коммунистического правления. Многие проблемы либо оставались незамеченными, либо игнорировались, иногда намеренно, а иногда из-за невежества и политической лени, и миграционный кризис оказался лишь катализатором, который побудил Европу осознать уже сложившуюся реальность.

Разрешить нынешний политический кризис будет трудно. Европе не хватает политических лидеров, которые осмеливаются занять сильную и четкую позицию и идти против течения. Большинство лидеров, в первую очередь правых и популистских, используют самые элементарные и понятные опасения своего электората, живущего в радикально меняющемся мире, в котором больше не существует прежних гарантий безопасности, традиций и преемственности, и воспринимающего мигрантов в качестве угрозы своему существованию. Антиислам или антимусульманство основаны на этих страхах, потому что политические деятели не в состоянии взять на себя инициативу и противостоять бесхребетной политике. Когда местным политикам удается, например, запретить ношение буркини на пляжах Лазурного берега, потому что они носят «экстремистский характер» или не соответствуют традиционным западным иудейско-христианским ценностям, становится ясно, что политики утратили всякое чувство реализма и способность к разумным действиям. То же самое касается и того факта, что откровенная ложь стала нормой в политике. Неоднократное упоминание Дональдом Трампом фейковых новостей и обращение с прессой как с врагом народа без каких-либо серьезных последствий является в этом смысле очень плохим предзнаменованием.

Политика твердой руки так называемых альфа-самцов стала нормой, и в современной политической жизни, похоже, заправляют трампы, эрдоганы, путины, си цзиньпины и ким чен ыны. Нас ждут беспокойные времена, с расширением недемократического правления и подрывом демократии не только в развивающихся странах, но и в сердце европейского континента и в Соединенных Штатах. Единственным утешением является то, что история традиционно развивается волнами и после демократической приливной волны 1990-х годов мы сейчас отчетливо наблюдаем отлив. Однако глобализация коренным образом изменила мир, и рябь, вызванная политическим штормом в Европе, заметна аж в Юго-Восточной Азии и наоборот, а землетрясение в Соединенных Штатах может вызвать цунами в Европе. Нам следует подготовиться к тому, что нас ждет.