Вот почему я люблю уголовные дела. Ни в одном гражданском процессе подобного накала и возможностей нет — адвокат Игорь Фомин

Беседой с Игорем Фоминым «Ракурс» начинает серию интервью со знаковыми украинскими адвокатами. О законе и правах человека, правоприменительной практике и закулисье нашумевших процессов. О том, почему так повелось, что «тень» подзащитного ложится на его адвоката, а в общественном сознании они часто — одна «преступная группа», и в чем разница между украинским и европейским правосудием.

Адвокатский стаж Игоря Фомина — более 30 лет, а «послужной список» лишь так называемых резонансных дел занял бы не одну страницу. Сегодня он готов эти страницы перелистнуть и хотел бы применить свой опыт в Высшем совете правосудия. Удастся это или нет, будет известно в ближайшие пару дней, на этом раздорожье и состоялась наша беседа.

Почти во всех делах по Януковичу результат положительный для защиты

— Игорь Юрьевич, хочу попросить вас подвести итоги нашумевших дел, которыми страна жила долгое время, дел, к которым вы лично имели отношение как юрист, адвокат. Например, по экс-министру финансов Юрию Колобову.

— Если принимать во внимание уголовные дела периода президента Януковича, то положение стороны обвинения здесь достаточно грустное. Хотелось бы сказать, что победить удалось только мне, смотрите, мол, какой я блестящий адвокат, но, увы, это будет неправда. Итог почти всех уголовных дел положительный как для защиты, так и для меня лично. Например, не состоялся ни один обвинительный приговор в делах по Януковичу, хотя он озвучен как тот, кто стоял «во главе преступной власти». Я навскидку не вспомню, получил ли вообще кто-то из правительства его периода обвинительные приговоры.

— Как вы думаете, в чем причина такого исхода дел, с которыми были связаны большие ожидания общественности, подкрепленные заверениями на высшем уровне в том, что возмездие неотвратимо? Непрофессионализм правоохранительных органов, отсутствие реальной политической воли, мастерство защиты?

— У нас уже стало нормой, что перемешано все: право, судебная система и страсти общества, его желания, поспешные оценки, не основанные на фактах и доказательствах. Плюс к этому политика, потому что политики, ощущая желания общественных масс увидеть наказанных, потакают обществу и называют людей виновными еще до приговора. С моей точки зрения, это недопустимо.

Оценка доказательств подменяется оценкой виновности. Прокурор утверждает четко: это лицо виновно без каких-либо вариантов.

У нас прокурор как сторона обвинения никогда не говорит: я убежден в виновности лица и докажу это суду. С первой минуты уголовного преследования утверждается как безусловный факт, что указанный человек совершил преступление.

В определенном смысле в этом виноват действующий уголовный закон, который формулирует позицию прокурора как безусловное утверждение о виновности лица. Как законодатели написали, так это сейчас и озвучивается. Никогда даже не стоит вопрос о том, что сторона обвинения должна в дальнейшем доказать вину. Оценка доказательств подменяется оценкой виновности. Прокурор утверждает четко: это лицо виновно без каких-либо вариантов.

По сути, это еще сильный ход психологического воздействия на общество. С самого начала уголовного преследования в общественном восприятии подозреваемое лицо виновно. Соответственно, все дальнейшие ходы защиты могут быть восприняты обществом как спасение преступника. К большому сожалению, это не помогает правосудию. Такая беда у нас сегодня в этом вопросе.

Что касается дел, в которых прямое участие принимал я, думаю, положительный результат для клиента связан и с моим профессиональным мастерством. Я горжусь, например, делом Колобова. Очень сложное, одно из лучших моих дел. Работа в этом деле стала основой ряда моих лекций, которые я читаю для своих коллег-адвокатов.

Бульварный роман или обвинительный акт?

— Чем интересно дело Колобова для адвокатов?

— Мы впервые провели психологическую экспертизу с использованием полиграфа. Полиграф в уголовном деле, в общем-то, применили не впервые, но именно мы получили полноценное юридическое доказательство. По нашему требованию и решению следственного судьи была проведена психологическая экспертиза защиты с прямыми вопросами к подозреваемому об участии в преступлении.

В наших условиях если обвинитель заявляет, что человек виновен, и не добивается обвинительного приговора — все. Он либо непрофессионал, либо коррупционер — для общественности третьего не дано.

В этом деле было много очень интересных для меня вещей. Например, «розыск» лица, которое по требованию Украины уже находилось в испанской тюрьме. Мы спрашивали: как же вы его ищете, если вот он? И смешно, и грустно. Выиграно у Украины дело об экстрадиции, Юрию Колобову дали политическое убежище в европейской стране. Мы провели около шести серьезных экспертиз по делу, а полиграф был просто завершающим аккордом.

У нашей судебной системы зачастую нет ни цели, ни желания установить объективный ход событий. Судьям и обвинителям все равно, для них любой человек априори виновен. В какой-то мере я их понимаю. Ведь в наших условиях если обвинитель заявляет, что человек виновен, и не добивается обвинительного приговора — все. Он либо непрофессионал, либо коррупционер — для общественности третьего не дано. Судьи же иногда находятся под таким давлением, что думают о законе в последнюю очередь.

В нашей судебной системе обвинительные акты, подозрения базируются на надуманных предположениях виновности. Часто излагаемые события и привязка к конкретному лицу разорваны во времени, пространстве и напоминают больше бульварный роман, чем обвинительный акт, который должен быть основан исключительно на доказательствах.

В Конституции провозглашено, что каждый человек, в отношении которого нет обвинительного приговора суда, невиновен. Я же, наоборот, перед каждым заседанием думаю: я должен быть не просто убедителен, но и понимать, каким образом возможно бесспорно доказать события или факты.

Важно понимать, что отстаиваешь человека, который не совершил данного преступления

— Кстати говоря, для вас имеет значение, виновен или нет на самом деле ваш подзащитный, или профессионал не мыслит такими категориями?

— Для меня лично очень важно понимание реальной невиновности моего подзащитного. Если ты не веришь в него, ему никто не поверит. В этом деле я спросил у Юрия Колобова: готов ли он дать правдивые показания, которые проверят на полиграфе? Он ответил, что готов. И для меня это важно, я знал, что отстаиваю в суде интересы человека, который не совершил данного преступления.

— Обвинительного приговора нет, но дело закрыто по нереабилитирующим обстоятельствам…

— На самом деле оно было закрыто таким образом из-за обстановки в стране. Просто всем сторонам уже хотелось поставить точку. На тот момент истекли сроки привлечения к уголовной ответственности за халатность. Мой подзащитный изначально обвинялся в целом ряде тяжких преступлений, а закончили мы дело обвинением в служебной халатности. Мы согласились с таким закрытием дела.

— Что с «Укртелекомом»?

— По «Укртелекому» тоже практически все закрыто. В отношении своего подзащитного я также применил психологическую экспертизу с использованием полиграфа. Я не боялся ошибиться, так как видел, что человек по своим функциям (а он был директором фирмы, которая занималась приватизацией) не мог принимать определенные решения.

Заключение многомиллионных сделок по уставу фирмы — функция общего собрания учредителей. И понятно, что такие решения принимают хозяева, а не наемный директор. Да и само обвинение строилось на финансировании системы так называемой секретной связи. Но как оказалось, у директора даже не было допуска. При всем желании он не мог участвовать ни в технической стороне сделки, ни в финансовой. Он был абсолютно уверен в своей невиновности и спокойно пошел на полиграф. Мы прошли проверку на отлично.

Я считаю, что по «Укртелекому» дело бесперспективно для обвинения, сам он возвращен стране, практически по всем лицам, которые привлекались к ответственности, дела закрыты.

— Почему сторона обвинения отказывала вам в такой проверке?

— Я их понимаю. Они прописали свою точку зрения о виновности лица, ограничили его в правах. Потом психологическая экспертиза с полиграфом, обвинитель получил отрицательный для себя результат, надо принимать решение. Зачем ему рисковать?

У нас есть экономическая экспертиза, где, допустим, написано «украл все на свете», и защита — «ничего не брал». Получается такая «ничья». А попробуйте провести эту экспертизу, второй раз человека за полиграф не посадишь. Он и так отказывается от своего права не давать показания, полностью открывается, отвечает на вопросы о виновности и еще контролируется на детекторе. Все для того, чтобы доказать собственную невиновность. И обвинению реально заставить его повторить это — нельзя. Насколько мне известно, даже у иностранцев нет подобного опыта судебной работы с полиграфами. В США, Израиле допуск к полиграфу возможен только по решению суда в конкретном деле.

У нас же не Англия, где под присягой лгать — немыслимое дело

— Кто составлял вопросы для проведения экспертизы на полиграфе вашего подзащитного?

— Я составлял. Я считаю, что ни следственный судья, ни эксперт не могут вмешиваться в вопросы, которые задают прокурор, адвокат. Стороны уголовного процесса собирают доказательства виновности или невиновности. Все! Я и задаю вопросы, которые считаю нужными. Не можете — не отвечайте.

Кроме того, я говорил экспертам по поводу тестовых вопросов. В них я не имею права вмешиваться, но считаю, что они должны быть нейтральными. Тестовые вопросы не должны вызывать у опрашиваемого человека настороженности, опасения, что ответы потом используют против него. Он может начать бояться, лгать, нарушается чистота исследования. Думаю, тестовые вопросы должны быть элементарными, например: это стул или ведро, это небо в тучах или нет. Хотя в этом я не специалист.

Существует еще комплексная экспертиза, которая проводится не только психологом, а психологом и лингвистом одновременно. Мы задаем вопросы, а специалисты, работающие на стыке наук, исследуют и почерки, и личность, то есть выводы возможны очень интересные.

Вот так, по моему мнению, обвинению и защите следует работать и развиваться в этом направлении. Но для того чтобы развитие шло именно так, правосудие, объективность суда должны быть востребованы. Вот почему я люблю уголовные дела. Ни в одном гражданском процессе подобного накала и возможностей нет. А здесь ты не соглашаешься, ищешь, доказываешь, находишь возможности и постоянно растешь профессионально. Это очень интересно. Тем более, у нас же не Англия, где под присягой лгать — немыслимое дело, у нас смело врут все кому не лень.

Назначение виновных и неудобные вопросы

— По упомянутым делам и многим другим существовали большие общественные ожидания, и вроде бы должна была быть надлежащая политическая воля, без которой у нас — никак. Почему дела заканчиваются без обвинительных приговоров, как вы считаете? Главная причина в чем?

— Главная причина, я считаю, у всех дел, по сути, одна. Произошла революция, власть рухнула, кипел народный гнев из-за большого количества погибших и набатом гремело требование наказать виновных.

Воодушевленные предполагаемой победой демократии в Украине, старые европейские демократии, поддерживая нашу страну, наложили санкции на всех подряд, вне зависимости от конкретных уголовных дел. Тогда просто составили и утвердили список виновных.

Прошло время и правоохранительной системе был задан вопрос: какие конкретно преступления они совершили? И вот тут понеслось, давай регистрировать какие попало уголовные дела.

Эта ситуация перевернула все с ног на голову. Ведь сначала мы должны обнаружить преступление, а потом искать преступников. А у нас были назначены преступники и под них начали, простите за термин, лепить какие попало преступления. Так обвиняющая сторона никогда не выиграет.

Я убежден, что ни одно из этих дел не имеет правовой перспективы, по крайней мере, из тех, которые я изучал и в которых участвовал лично.

Если я расследую уголовное дело, подделываю или игнорирую улики, давлю на суд, то не тот, кого я обвиняю, а я — преступник. Вот когда они это поймут, тогда у них начнет многое получаться.

Ярко иллюстрирует ситуацию то же самое дело «Укртелекома». Решение о финансировании линии спецсвязи принято Верховной Радой — закон о бюджете. Ну как можно называть закон беззаконием? Это вообще смешно, потому что закон создан именно для того, чтобы отделять виновного от невиновного. 

Если солдату в определенных ситуациях законом разрешено убивать, он не убийца, а герой. К сожалению, любая революция взбалтывает общество и во власть попадают люди, не имеющие соответствующего образования, понимания сути закона и права. Для них непонятно, как должен действовать закон, для чего он существует, как с ним работать. И революционные, даже прогрессивные взгляды сами по себе помогают здесь мало.

Депутаты, правоохранители, граждане должны понимать: когда человек преступает закон, даже с самой положительной целью, он все равно становится преступником. Особенно я хотел бы, чтобы меня услышали детективы НАБУ. Если я расследую уголовное дело, подделываю или игнорирую улики, давлю на суд, то не тот, кого я обвиняю, а я — преступник. Вот когда они это поймут, тогда у них начнет многое получаться.

Сегодня мне кажется, что главная проблема нашего общества даже не коррупция, а непрофессионализм. Для меня самый яркий пример несостоятельности системы криминального расследования — дела Майдана. В центре Киева, при колоссальном количестве свидетелей, видео расстреляны почти сто человек, а результатов по делу нет. Я убежден, что причина этому — именно непрофессионализм. Кадровая политика на протяжении десятилетий предполагала подбор из послушных, а не ретивых и умных. С умным сложно, а с послушным хорошо. Он этим удобен и старым начальникам, и новым, тем, кто сейчас у власти, и тем, кто придет к власти после.

Принцип стадиона и дело Луценко: из свидетеля обвинения в свидетели зашиты

— Какие еще дела были самыми интересными для вас с профессиональной точки зрения?

— Таких было немало. Вот, например, дело Юрия Луценко стало для меня одним из самых интересных с точки зрения мастерства допроса свидетелей. По делу обвинением было заявлено 150 человек. Мы допросили более 80. По плану защиты Юрий Луценко каждому из них в самом конце допроса задавал один и тот же вопрос: «Давал ли вам когда-либо министр внутренних дел Луценко какие-либо незаконные указания? Или, может, от имени Луценко кто-то передавал вам незаконные указания?». Когда из 150 свидетелей, по-моему, 86 сказали «нет», все стало понятно и обвинению, и суду. Допрос просто прекратили.

Мной был использован знаменитый принцип стадиона. К примеру, на стадионе совершено преступление. Всего там находится 100 тыс. человек. Само же преступление совершилось в узком пространстве, где рядом было 3‒4 человека, которые действительно могли что-то видеть. Ты можешь допросить этих троих, а можешь допросить весь стадион. Вот наши следователи допрашивают «весь стадион», создавая видимость бурной работы и огромного количества свидетелей обвинения. Смешно, но две трети этих свидетелей видели Луценко только по телевизору или во дворе министерства. Конечно, они отвечали на наш вопрос отрицательно и превращались из свидетелей обвинения в свидетелей защиты. Потом мы в компании начали использовать такой допрос как технологию.

Обыск как способ грабежа

— Насколько процессуальные нововведения соответствуют технологиям защиты, подобным применению полиграфа, например?

— У нас с экспертами в результате последних изменений в уголовном процессе такое натворили… Я бил тревогу, письменно обращался к генеральному прокурору Юрию Луценко, народным депутатам Татьяне Юзьковой, с которой в один год мы стали адвокатами, к Елене Сотник, Сергею Власенко, Александру Третьякову, в Ассоциацию юристов Украины. Я обращался ко всем, кого знаю, и кто, я надеялся, сможет помочь. Но наши старания не увенчались успехом. Изменения прошли. Господа, скажите, зачем вы законом отбираете у меня и прокурора возможность самому назначить экспертизу?! Вы же лишаете нас основной возможности, обязанности и права — собирать доказательства. Зачем вы меня гоняете к судье, который задает вопросы вместо меня? Судья должен оценивать, а не собирать факты. А если он задает вопросы, то, по сути, он уже не судья, а обвинитель или защитник в этом процессе.

Поэтому у нас обыск часто становится способом узаконенного грабежа. Налетели и утащили, что могли. 

На стадии досудебного расследования следственный судья должен защищать права граждан. А он чем занимается фактически? Как правило, освещением незаконных действий правоохранительных органов. Кроме того, я уверен: совершенно ненормально, что у следственных судей нет достаточных полномочий, в частности, открыть или закрыть уголовное дело.

Посмотрите, что происходит. Однажды в обычной правовой дискуссии известный прокурор сказал: «Сейчас работать обвинению невозможно, например, надо срочно и одновременно провести 50 обысков. Как прокурору в один вечер получить столько решений следственного судьи? Физически невозможно провести столько судебных заседаний в один день!»

Ответ простой. Обыск — это правовой инструмент сбора доказательств в уголовном деле. Но, к сожалению, практика сложилась другая. Сколько на этих 50 обысках соберут доказательств? Из большинства обвинительных актов мы видим — ноль! Поэтому у нас обыск часто становится способом узаконенного грабежа. Налетели и утащили, что могли. Например, у одного нашего клиента во время обыска забрали коллекцию дорогих часов. Среди них были именные часы, подаренные ему в 60-х годах президентом Азербайджана. Главное, что он даже не свидетель в уголовном деле. Мы два года бегаем за этими часами, их нельзя забрать, зато ходят слухи, что ими уже где-то торгуют. В результате имеем сомнительный плюс — два новых уголовных дела.

Судье надо контролировать цели обыска, следственный судья отвечает за защиту прав человека. Спроси у следователя: зачем обыск нужен, что ты будешь искать? Уголовное преступление о чем? О том, правильно или неправильно установлена цена на браслеты, купленные в МВД. Так что же ты ищешь в коробке с часами? Если суть преступления, например, убийство, ты можешь искать кровавые следы, нож — орудие преступления. Но для этого не нужно 50 обысков, на которых просто забраны у людей деньги и вещи.

То же самое с вопросами экстрадиции. Я за границей ни одного такого дела не проиграл, хотя у нас три власти уже поменялось. Как только я выхожу за территорию Украины, в любой стране дела выигрываю — в Англии, Чехии, Германии, Испании.

Работа адвоката в Германии — фантастический опыт соблюдения принципа равенства сторон

— В чем секрет?

— Секрет простой. Вот наши пишут коллегам за границу: мы гарантируем право на справедливый суд. Генеральный прокурор Пшонка еще писал по Богдану Данилишину. Обещал, что не будут увеличивать объем обвинений, то есть все как и полагается по Конвенции. Всем было интересно, как может прокурор, будучи стороной в процессе, гарантировать право на защиту, справедливый суд. Он что, управляет судом?

Тогда я в Украине пишу запрос прокурорам, суду: предоставьте мне возможность ознакомиться с делом, обжаловать постановление о возбуждении уголовного дела. Отказали мгновенно. Ты — никто. Кроме этого, дописали Данилишину еще 20 новых эпизодов, хотя сами говорили, что не будут увеличивать объем обвинений.

С Юрием Колобовым то же самое. Судьи Национального суда Испании не могут по их процедуре входить в суть предъявленного Колобову обвинения. Суд не позволял ни одному из его испанских адвокатов на это обращать внимание. Они должны были говорить, выдержана или нет формальная часть Украиной.

Национальный суд Испании — это уровень нашего Высшего специализированного суда, почти Верховный суд, там очень квалифицированные, независимые судьи. Но самого Колобова в заседании они вынуждены были выслушать, а он был тщательно подготовлен, последовательно и точно изложил нелепое обвинение против него. Суд невольно вник и отказал испанскому прокурору и Украине в экстрадиции.

Удивительно было и в Германии. Туда приезжают наши прокуроры, мы соглашаемся на допрос по делу. Но наша прокуратура не признает меня адвокатом по делу, я им мешаю.

— Что значит не признает адвокатом?

— Игнорируют документы о том, что я защитник. Я пишу им, а они мне не отвечают или отвечают, что ты никто. Я пишу им снова и снова, требую копию постановления и т. д., требую дать возможность ознакомиться с материалами, но они права моего подзащитного и мои игнорируют. И только когда прокурором в Германии я был приглашен в качестве украинского адвоката на проведение допроса моего подзащитного, наше обвинение вынуждено было меня признать.

Я никогда до этого не работал на стадии досудебного расследования в чужой стране. Не осознавал качества и уважения при взаимодействии защиты с полицией и прокурором там. Работа адвоката в уголовном процессе в Германии — это фантастический для меня опыт, в частности, насколько выдерживается принцип равенства сторон!

Наши прокуроры не спрашивают у подозреваемых или свидетелей. Они ищут подтверждения своих выводов. Их вопросы — не вопросы, а утверждения. Идет допрос, чужая страна, я советуюсь с немецким адвокатом, и он говорит: мы больше не можем не протестовать. Если мы не будем реагировать на такое поведение оппонентов, то прокурор и федеральный комиссар решат, что мы терпим, так как чувствуем себя виновными. То есть я имею право и должен активно включиться в процесс допроса.

Тогда я начал на каждый вопрос делать заявление, обращать внимание немецкой стороны, что в вопросе содержится ответ и утверждение. У нас на самом деле ничего не хотят выяснить, нарушены принципы уголовного процесса. Требую, чтобы вопрос переформулировали. И так каждый раз.

Затем немецкий коллега и я прервали допрос, заявили, что оппонирующая сторона не интересуется нашими ответами, и мы считаем, что наше желание помочь правосудию Украины не может быть реализовано. Все, допрос окончен.

Наши так и не смогли понять, как такое возможно. По результатам этого допроса уполномоченный прокурор Германии обратился к немецкому суду и просил отказать в экстрадиции. Такое решение и было принято.

Реформа судебной системы как косметический ремонт

— Вы непосредственно наблюдаете работу судебной системы десятки лет. Что, по вашему мнению, происходит с ней сейчас, в результате реформы?

— В принципе, это вопрос цели, чего именно хочешь достигнуть, проводя реформирование. Одно дело, если ты делаешь косметический ремонт, и совсем другое, когда пытаешься реконструировать здание. Вот у нас создают антикоррупционный суд, а я спрашиваю: что изменится? Для того чтобы у нас появился справедливый суд, нам что, нужно новое помещение? Кто будет выносить приговоры? Естественно, судьи. Не нравятся вам эти судьи — наберите других и посадите хоть в тот же Печерский или Шевченковский суд. Зачем создавать новый суд и тратить бешеные деньги налогоплательщиков, то есть наши с вами?

Зачем строить новую коробку, а людей туда сажать тех же? По некоторым из антикоррупционных кандидатов я уже могу дать оценку. Удивительно, но те, кто лично, откровенно незаконно под политический заказ осуждал Юрия Луценко, в результате этой судебной реформы продолжают вершить правосудие.

Так что же происходит на самом деле? То, что мы с вами называем реформами, — это все косметический ремонт для украинских граждан и иностранных доноров.

В жизни мы обжалуем решения, которые, как прямо написано в законе, обжаловать нельзя. Единой практики применения законов нет. Одни и те же правоотношения рассматриваются с противоположным результатом вплоть до Верховного суда включительно. Суды практикуют лишение собственности до обвинительного приговора, изъятие и передачу имущества, непонятную спецконфискацию и т. п. Подобные решения — это попытка залезть в чужой карман, отнять и поделить по беспределу.

Я вообще против конфискации имущества. Например, если я украл 2000 грн, почему у меня и семьи должны забрать все имущество? В мире есть гражданские иски, связанные с возмещением убытков от преступления. Нанес ущерб — отвечай. Такие вопросы вообще не рассматриваются в рамках уголовного процесса. В уголовном процессе судья может назначить наказание и дополнительный штраф, но зачем же конфисковать имущество, то есть грабить людей? Хватит плодить Шариковых и Швондеров!

С другой стороны, решения судов нахально не исполняются должностными лицами. Это рушит правосудие.

О Верховном суде. Для того чтобы по-настоящему оценить его работу, должно пройти время. Там работает много умных и порядочных людей, нельзя очернять всех поголовно. Судья — это такой же человек, как все. Он подвержен такому же финансовому, административному и общественному давлению, он такая же часть общества, как и все мы. Надо поощрять тех судей, которые работают нормально, отстаивать их права, а еще, главное — они должны чувствовать себя защищенными. Когда выстраивается демонстрация под судом — это такое же давление на судью, как и взятка или звонок чиновника. Из-за давления судья боится выносить справедливое решение.

Большинство адвокатов — ребята неплохие

— Вы поддерживаете адвокатскую монополию?

— Да, поддерживаю, потому что у нас и в среде адвокатов хватает непонятных людей, а зачем нам как сторона в правосудии еще и не адвокаты?

— Как вы относитесь к гонорару успеха? Мне кажется, отказываясь от него, малообеспеченного человека лишают последней возможности получить юридическую помощь.

— Гонорар успеха можно разделить на две части. Часть премиальная за выигрыш, а часть — это так называемый условный гонорар, когда к тебе приходит человек, и у него вообще нет денег, и ты должен принять решение, защищать его или нет.

Бывает, ты готов пойти на риски. В Европе это не поощряется, там полагают, что адвокат не должен быть партнером клиента. Ты должен получать почасовой гонорар и не быть заинтересован в конечном результате, к примеру, в выигрыше дела. Это вопрос порядочности и морали, а так — отработал свои часы, деньги получил, а что будет дальше — как говорится, что Бог пошлет.

В принципе, я считаю, что любая система оплаты — это правильно. Стороны договора сами должны это решить. Иногда человек не имеет достаточных средств, чтобы защитить свое имущество, и адвокат идет на риск. Рискуешь же своим временем и доходом, ведь можешь в конце ничего не выиграть и ничего не заработать. Расходы на офис и работу тоже немаленькие.

— Как вы относитесь к бесплатным клиентам?

— Я не стяжатель, хотя гонорары у меня очень высокие. У меня есть и бесплатные клиенты тоже. Как они приходят? Где-то друзья просят, кого-то просто по-человечески жалко, так как видно, что человек пропадает.

— И если уж вы беретесь за дело, то будете работать с такой же отдачей, как помогаете другим клиентам?

— Вне всякого сомнения. Потому что дело тут не в клиенте, а во мне.

— Как вы лично видите будущее адвокатуры? По какому пути развития пойдет это весьма проблемное профессиональное сообщество?

— Позитивно. Большинство адвокатов — ребята неплохие. Я думаю, они просто заражены болезнью коммерческой адвокатуры — «оказание юридических услуг». Они воспринимают адвокатуру как обычный бизнес, а это неправильно.

Есть проблемы закона. Например, в Конституции Украины адвокатура как единственный институт защиты права есть, а в уголовном процессе, где мы реализуем это право, ее нет. Прокурор есть — адвоката нет. Фантастика.

Есть еще проблема у адвокатов. По моему мнению, они ныряют в процедуру дела, забывая о смысле правосудия. Они как бы играют в пинг-понг со следователями и прокурорами. У нас эта процедурная каша в головах, к сожалению, — болезнь многих в адвокатуре.

— Как вы относитесь к юридическим рейтингам?

— Я думаю, что места в них оплачиваются. Для своеобразной рекламы, наверное.

— Сами вы в чужих оценках не нуждаетесь, верно?

— В смысле места в этих рейтингах? Наверное, уже нет. Я практически всю жизнь проработал в уголовной защите. Считаю, мне в жизни очень повезло. Совпали и дело, которым я занимаюсь, и мои способности. Говорят, что если у тебя в карьере есть публичное, приковавшее внимание всего общества дело — это здорово. У меня таких дел очень много. Дел публичных, ярких, интересных и выигранных при разных властях, разных судьях и в различных ситуациях. Я считаю, что моя карьера сложилась очень успешно.

— Что здесь сыграло решающую роль: ваш профессионализм, везение, опыт, «трудовые заслуги» оппонентов по делу?

— Все-таки, наверное, профессионализм и неуступчивость характера. У меня склад ума и характер, видимо, подходящие для этой профессии. Я всегда анализирую, строю разные ракурсы, никогда не успокаиваюсь, многому до сих пор учусь. И всегда смело делюсь своим опытом с коллегами.

— У вас есть какие-либо профессиональные табу, например, по категориям дел или клиентам?

— У меня нет табу из той серии, например, что я не работаю в делах наркоманов или убийц. Но есть дела, которые я просто не возьму. Вот просто не захочу и все, и нет денег, которые заставят меня это сделать. Может, дело или человек сам по себе неприятен, и я понимаю, что добра для него и меня от такой работы не будет. Бывает и какая-то психологическая несовместимость.

Есть дела, в которых и от меня отказывались и находили более подходящего адвоката. Клиент и адвокат должны быть партнерами, уважать друг друга. Если такие отношения складываются — вы двигаетесь к успеху. Адвокат не должен доминировать над клиентом, клиент — над адвокатом, для меня это своеобразное партнерство.

— Вы решили принять участие в конкурсе в Высший совет правосудия — притом от прокуратуры. Считаете адвокатскую деятельность пройденным этапом, хотите получить новый статус, видите, что можете реально изменить что-то к лучшему, находясь в ВСП?

— Я считаю, что многого достиг в жизни и как адвокат себя реализовал. Я стал адвокатом в 1987 году. Теперь хотелось бы применить свой опыт, знания, понимание того, как должна работать судебная система. Четыре года назад я пробовал пройти через адвокатуру. Там оказалась ситуация для меня неприемлемая. Сейчас хочу попробовать через конференцию прокуроров. Прокуратура и адвокатура для меня — одно и то же. Стороны в процессе. Сегодня ты прокурор, а завтра адвокат. И из хорошего адвоката может быть отличный прокурор.

Смог бы я что-то реально изменить? Ну, по крайней мере, я дел почти не проигрывал. Почему я там должен проиграть? Если увижу, что государственная служба не мое, — уйду. Я обеспечен и самодостаточен. С точки зрения доходности мне нет смысла менять работу. Ясно, что я там меньше буду получать, чем сейчас. Все равно хочу попробовать. Получится — хорошо, не получится — по крайней мере, буду спокоен. Мне предлагали баллотироваться в Верховный суд, я отказался. Подумал, что не могу и не буду соглашаться с какими-то правовыми позициями коллег. Не хочу нервничать из-за необходимости идти на компромиссы, к которым не готов. А здесь я вижу смысл. Так как у меня есть определенный план, что можно сделать, причем, поверьте, многие даже не ожидают, что это можно реализовать при ныне действующем законодательстве.