Даже в сталинские времена оправдательных приговоров было гораздо больше, а за места в судах не дрались — Ярослав Зейкан

«Ракурс» продолжает серию интервью со знаковыми украинскими адвокатами. Ярослав Зейкан рассказал нам о том, как начался его путь в юриспруденции, об интересных делах и невероятном проценте оправдательных приговоров во времена УССР, а также о том, когда появилась коррупция в судах.

— Ярослав Павлович, как начался ваш путь в юриспруденции?

— Начну с того, что юристом я стал случайно. Моего дядю, студента юридического факультета Пражского университета, осудили за антисоветскую агитацию и пропаганду. Под судом оказывались и другие родственники. Это обусловливало мое желание стать адвокатом. И в то же время отдаляло его от возможности осуществления. Ведь с такой родословной поступить на юридический факультет по общим правилам было невозможно. Но в армии (служил я в Азербайджане) моя биография мало кого интересовала, нужен был рост партийных рядов, поэтому меня взяли в «ряды чести и совести эпохи» без проблем. Партийный билет в руках открыл передо мной дверь юридического факультета Львовского университета, который я и окончил в 1973 году.

Работал юрисконсультом, арбитром ведомственного арбитража, впоследствии и судьей. Лишь через 20 с лишним лет смог стать адвокатом — уже во времена независимой Украины.

Я всегда хотел быть адвокатом, но не мог им стать ввиду биографии своих родственников. При обкомах партии были так называемые административные отделы, которые ведали работой судов, прокуратуры, милиции и адвокатов. И нельзя было занять должность или стать адвокатом без их разрешения. Не знаю, везде ли так было, но в Закарпатье без них не обходилось.

14% оправдательных приговоров и решение государством религиозных вопросов

— Вы непосредственно наблюдаете работу правоохранительной, судебной системы не один десяток лет. Что хорошего мы потеряли, а что полезного приобрели?

— Хочу сказать несколько слов о той системе правосудия, которая существовала в советские времена.

Сталин как хитрый, очень жестокий, но практичный государственный деятель понимал, что авторитет суда все-таки должен быть на высоте. Поэтому в страшном 1937 году, во время безумных репрессий, было 13,5% оправдательных приговоров.

Но была и другая сторона советского правосудия. Там, где были политически ангажированные дела, пощады не было.

В 40–50 годы прошлого века в моем родном Закарпатье осуществлялась спецоперация по переводу Греко-католической епархии в православную церковь Московского патриархата, которого в Закарпатье никогда не было. Хрущев обратился с просьбой о предоставлении разрешения на убийство епископа. И его убили.

Вот сейчас некоторые жалуются, что государство вмешалось в религиозные процессы. В данном случае спецслужбы занимались превентивной работой, чтобы не допустить эксцессов в связи с получением томоса. В 40–50 годы прошлого века в моем родном Закарпатье осуществлялась спецоперация по переводу Греко-католической епархии в православную церковь Московского патриархата, которого в Закарпатье никогда не было. Епископ Теодор Ромжа противился этому, и Хрущев обратился с просьбой о предоставлении разрешения на его убийство. И епископа убили. Руководитель так называемого бюро убийств Судоплатов (организатор убийства Троцкого и Бандеры) об этом прямо написал в своих воспоминаниях.

Других священников Греко-католической епархии, которые не желали вступать в православие, осудили на 25 лет по надуманным обвинениям. Я участвовал в реабилитации одного из таких священников, который отсидел 20 лет из назначенных ему 25. Мне тогда удалось отсудить для него половину его собственного дома, конфискованного при его осуждении.

Вот это и можно признать вмешательством в религиозные дела. Но нынешние поколения об этом практически не знают.

— 13,5% оправдательных приговоров? Невероятная и недостижимая для нас сейчас цифра.

— Да. Я допускаю, что все эти оправдательные приговоры были вполне контролируемы властью. Но они были, и это действительно очень высокий процент.

Потом наступила хрущевская оттепель. Судебная практика претерпела немало положительных изменений. Что самое важное с точки зрения сегодняшнего дня: коррупции как таковой в судах почти не было, что и понятно в условиях тоталитарного государства. На уровне районных судов адвокат мог разве что пойти в ресторан с прокурором и судьей, поговорить о деле. Платил при этом за обед адвокат. Но это не было гарантией вынесения нужного решения.

Дело о крестах

— Какие дела из вашей практики запомнились больше всего?

— 1987 год, я только что стал судьей, до того был народным заседателем в течение семи лет. Шла подготовка к пленуму ЦК Компартии Украины. Пришел документ, в котором инспектором ЦК было указано, что в Хустском районе не борются с религиозной пропагандой. Тогда на некоторых домах или возле них были кресты, иногда выполненные из кирпича, встроенные в дома.

Поскольку речь шла о подготовке к пленуму, на эту бумагу обязательно надо было отреагировать. Но власть не знала, как с этим быть. Людям сказано было поснимать кресты, однако никто этого не собирался выполнять.

Тогда взяли районного архитектора, провели обследование домов, и он зафиксировал отклонения в строительстве. Указали на отклонение от проекта, что тоже, безусловно, имело место, потому что очень многие закарпатцы никогда не соблюдали те стандартные проекты, которые им выдавал архитектор. Набрали семь таких домов, чтобы продемонстрировать, что отреагировали.

Председатель суда и мой друг, заслуженный юрист Украины Василий Данюк спрашивает, собираюсь ли я дальше идти на выборы судей. Говорю нет, не хочу быть судьей. Я тогда просто замещал судью, которая ушла в декрет. Кстати, она на должность не вернулась, да и вообще тогда не дрались за места в судах, потому что работать там было непросто и ответственно.

Вот, говорит мне председатель, ты и будешь это дело рассматривать.

Там было семь исков, я их объединил в одно дело как аналогичные по содержанию. Потом пригласил адвоката и говорю ему: к тебе обратятся люди, подай ходатайство о проведении экспертизы этих домов. Тот отвечает: не пойду, там заинтересованный в деле райком партии, не хочу этим заниматься. Я говорю, ты только дай ходатайство об экспертизе, а в судебном заседании можешь вообще сидеть и молчать.

Дальше я вызвал эксперта. Он был деловой, все шутил, что готов ехать куда угодно, даже в Израиль, если ему дадут командировку, а если еще и в одну только сторону, то он бы с радостью согласился. Тот эксперт и провел экспертизу. Я попросил его указать, что есть отклонения, но незначительные. Так он и сделал. Конечно, если бы кто-то узнал о таких моих действиях, я был бы наказан.

Экспертиза установила, что отклонения от проекта действительно есть, но они незначительного характера и направлены на улучшение дома. А было соответствующее постановление Верховного суда УССР, позволявшее отказывать в иске, если нарушения застройки несущественные.

Таким образом, я своим постановлением назначил экспертизу и на ее основании отказал в удовлетворении по всем семи искам. В райкоме партии это вызвало бешеную реакцию. Спасло меня только то, что областной суд поддержал это решение, поскольку с точки зрения закона все было абсолютно правильно.

— И высшая инстанция то решение не отменила?

— Нет.

Дело о семечках и бунт народных заседателей

Еще запомнилась другое дело. Часто румыны из соседнего Тячевского района, которые проживали там компактно, скупали семена подсолнечника, ехали в Москву и продавали их возле стадиона. Зарабатывали на этом большие деньги, потому что тогда было модно грызть семечки на стадионе.

Вот румынка, мать четверых детей отправилась в Москву и начала продавать семечки. К ней подошли милиционеры, расспросили, где взяла товар, она наивно рассказала, что это ее семечки, а еще и у соседки купила, и показала, где оставила еще два мешка. Посчитали все вместе и получилось, что это спекуляция (скупка и перепродажа) в крупных размерах.

Меня спасли народные заседатели, которые сказали, что не подпишут такой приговор.

Дело из Москвы отправили в суд в Хуст. Председатель суда дал его мне, потому что такие дела очень неприятны для судей, а было понятно, что баллотироваться в судьи я не буду. Ведь для этого надо было, чтобы райком партии дал добро на включение меня в список в качестве кандидата. В отношении меня было совершенно точно ясно, что я в этот список для голосования не буду включен, и даже если бы я хотел остаться судьей, то шансов на это не было.

Уголовный кодекс предусматривал жесткое наказание за спекуляцию. Я назначил женщине наказание ниже низшего предела — пять лет, и больше ничего сделать не мог, потому что прокурор просил 10 лет лишения свободы. Но тут меня спасли народные заседатели, которые сказали, что не подпишут такой приговор.

Тогда я позвонил в областной суд, объяснил ситуацию. Председатель областного суда согласился, чтобы было назначено наказание, не связанное с лишением свободы, и сказал, что поговорит с прокурором области, чтобы тот не вносил протест, требуя отмены приговора по мягкости. Так и сделали.

— Было в той системе правосудия то, что вы считаете утраченным напрасно?

— В общем, по моему мнению, та система требовала небольшой коррекции, потому что была достаточно эффективной, в частности, был очень простой процесс. Председатель облсуда и прокурор области, а также генпрокурор и его заместители и председатель Верховного суда УССР могли внести протест в порядке надзора. Причем достаточно было обращения, оформленного как письмо, в отношении любого решения. Это могла быть реакция на произвольно написанное письмо какой-нибудь бабушки.

Одно из дел, в котором я принимаю участие, продолжалось 12 лет. Семь раз его отправляли на дополнительное расследование. В результате мой клиент был оправдан. Возможно, этого бы так и не произошло, но прокуратура за эти годы потеряла часть документов.

Председатель облсуда смотрел, истребовал дело, и тогда его рассматривал президиум облсуда в порядке надзора. Они могли удовлетворить или отказать. Сегодня исправить положение с незаконно осужденным человеком, например, на пожизненное лишение свободы, возможности нет. Нет соответствующих механизмов.

Европа этого не поняла, сказав, что такой механизм в порядке надзора будет вести к многократной отмене приговоров. Но получилось так, что именно сейчас дела тянутся бесконечно. Например, одно из дел, в котором я принимаю участие, продолжалось 12 лет. Семь раз его отправляли на дополнительное расследование. В результате мой клиент был оправдан. Возможно, этого бы так и не произошло, но прокуратура за эти годы потеряла часть документов. И месяц назад Верховный суд оставил оправдательный приговор в силе.

Была глава 38А — об обжаловании действий должностных лиц. Но возвели целую административную вертикаль, которая все равно работает преимущественно на выборы.

Тот процесс был простой, доступный и эффективный. Его надо было только модернизировать. А не переделывать все так, как это сделано сейчас, и создавать несколько параллельных судов.

Вот раньше была глава 38А — об обжаловании действий должностных лиц. Для чего строить целую систему? Но возвели целую административную вертикаль, которая все равно работает преимущественно на выборы.

Карьера длиною в 10 тысяч дел

— Вам на практике знакомы все юрисдикции, начиная с арбитража и заканчивая уголовной.

— Да, и предыдущий опыт очень помог мне в дальнейшей работе.

Работая в ведомственном арбитражном суде Министерства торговли, а затем районным судьей, я приобрел опыт по рассмотрению хозяйственных, гражданских и уголовных дел. Много лет я был юрисконсультом и с одним моим коллегой считался хорошим специалистом по хозяйственным делам в Закарпатской области. Знаю, что когда готовилось к рассмотрению дело с участием кого-то из нас двоих, то председатель хозяйственного суда говорил: смотрите, не пишите ерунды, потому что там Клайн или Зейкан. Это мне рассказал муж одной судьи. Я сохранил самые лучшие воспоминания о председателе хозяйственного суда Закарпатской области Надежде Ващилиной. К сожалению, она уже не работает судьей.

За свою карьеру юриста я участвовал более чем в 10 тыс. дел. Большинство из них пришлось на советские времена.

Представлял как-то дело колхоза в Москве. Они продали корзины, а им не заплатили. Тогда еще споры при участии колхоза рассматривались в общих судах, а не в хозяйственных. Поехал я в тот суд. Какое-то невзрачное здание, еле нашел его. Ответчики раз, второй не пришли. Тогда судья и говорит: «Напишите проект решения, и мы это дело решим». Это было еще в советские времена, но в Закарпатье я с таким не сталкивался никогда. Впервые мне это предложила московская судья.

Исполнительное производство работало эффективно, деньги были перечислены сразу. Так что справедливости можно было добиться.

«Мы не подчиняемся никому, райкому и райисполкому»

— Когда началась коррупция в судах, по вашим наблюдениям?

— Коррупционные вещи в судах начались с 1994–95 годов. Особенно развилось это в системе хозяйственных судов. В то же время многое зависело от председателя суда. И если он платил 100 тыс. долл. за назначение на должность (как утверждали злые языки), то он их потом, конечно, отбивал.

Бывало и такое, что адвокат брал слишком много денег, объясняя, что часть для судьи. Как-то судье стало известно об этом, он адвоката вызвал и велел деньги вернуть. Тот адвокат тогда вернул клиенту все деньги, даже те, что запросил за свою работу.

В 70–80-х годах система правосудия работала очень эффективно и быстро, был порядок. Взяв уголовное дело, судья не мог до его окончания рассматривать другое: непрерывность судебного процесса была реальной. Но, конечно, не было такого количества дел, как сейчас.

Партийные органы практически не вмешивались в районных судах. Очевидно, было соответствующее указание.

Как-то известный судья Виноградовского района на совещании сказал: мы не подчиняемся никому, райкому и райисполкому. Эта фраза стала крылатой в Закарпатье.

Однажды первый секретарь райкома партии меня, судью, пригласил пройтись на улицу. И говорит: есть такое-то дело, мы там исключили людей из партии, но нельзя ли смягчить им наказание. Прокурору он побоялся это сказать, потому что прокурор — член райкома партии, а председатель суда, кстати, не мог быть и никогда не был членом райкома. Однако судьи чувствовали свою зависимость от власти. Как-то известный судья Виноградовского района на совещании сказал: мы не подчиняемся никому, райкому и райисполкому. Эта фраза стала крылатой в Закарпатье.

Есть воспоминания Семена Арии, которого называли адвокатом номер один, кстати, родом он из Украины. Он рассказывал о деле в Прибалтике, когда группа музыкантов захватила самолет и пыталась вылететь за границу.

Дело рассматривали в Ленинграде. Семен Ария был защитником одного из музыкантов. Звонит ему председательствующий по делу судья Ермаков и говорит: сегодня пятница, у вас есть два дня. За это время вы должны подать замечания на протокол судебного заседания и до понедельника сдать кассационную жалобу. Во вторник в Верховном суде будет решаться кассационная жалоба. Адвокат отвечает, что во вторник еще даже не закончится срок подачи кассационной жалобы. Делайте то, что я сказал, — ответил судья.

Адвокат уехал в Москву. Там выяснилось, по словам знакомого прокурора, что Брежневу позвонил президент США Никсон, и сказал, мол, у нас Рождество, нельзя ли тем людям отменить смертную казнь. Брежнев набрал председателя Верховного суда и приказал отменить смертные приговоры. Тот пытался объяснить, что это невозможно, но Брежнев положил трубку. Прокурор съязвил: теперь дело будет рассматриваться по Никсону, а не по УПК.

Пришлось председателю Верховного суда придумывать варианты. А Семен Ария решил заодно помочь и другим подсудимым по этому делу. Адвокатская жилка сработала. В результате приговоренным к расстрелу дали по 15 лет, а осужденным на 15 лет — меньший срок.

На самом высоком уровне был волюнтаризм, позволяющий все что угодно. Но подобного самоуправства не могло произойти где-то в районном суде.

Вот так влияли на суд. А еще бывало иначе. Когда Хрущеву за рубежом рассказали, какой в СССР впечатляющий черный рынок, в частности, контрабанды валюты (знаменитое дело Рокотова — фарцовщика и валютчика), о чем он не знал, он разозлился страшно, и немедленно была введена смертная казнь за хозяйственные преступления. Так называемая ст. 86-1 УК.

Уже после вынесения приговора 15 лет дело пересмотрели и задним числом приговорили Рокотова и ряд других подсудимых к смертной казни. Несмотря на волну протестов, прокатившихся по миру, вмешательство всемирно известных деятелей, в частности Бертрана Рассела, приговор был исполнен.

То есть на самом высоком уровне был волюнтаризм, позволяющий все что угодно. Но подобного самоуправства не могло произойти где-то в районном суде, там было иначе.

А печально известная ст. 86-1 УК еще долго существовала, по ней шли и знаменитые дела так называемых цеховиков, где как только был особо крупный размер (более 10 тыс. руб.) — все, расстрел.

Таким образом, волюнтаризм существовал и там, где были политические дела, там часто обходились без реального суда. Если процесс касался преступления против государства, срабатывал обвинительный уклон. Если брать дела гражданские, то там все решалось более или менее нормально.

Вторую часть интервью читайте по ссылке.