Сумерки прав человека и Европейский суд

Судья Евросуда по правам человека от Украины Анна Юдковская:

Украина подписала Европейскую конвенцию по защите прав человека и основных свобод, которая родилась вследствие зверств Второй мировой войны, чтобы эти ужасные события не повторились вновь. Сегодняшнее понимание прав человека уходит гораздо дальше, чем то, что имели в виду под этим определением 60 лет назад, после геноцида, концлагерей, апартеида, колониализма и диктаторства. Сегодня права человека стремятся охватить практически все аспекты повседневной жизни, размывая четкость основополагающих норм. И это размывание делает невозможным для государства предоставить соответствующие права.

Изначальная идея заключалась в том, чтобы провозгласить определенный набор фундаментальных прав, а не диктовать всю систему моральных принципов. Исследователи Конвенции утверждают, что ее родители видели документ исключительно как межгосударственный пакт против тоталитаризма, а не реальную систему, как она работает сегодня. Думаю, что они и представить себе не могли существование Европейского суда по правам человека с 60 тысячами дел, находящихся на рассмотрении. Конечно, мы не можем заморозить то состояние дел, которое существовало 60 лет назад. И хорошо известно, что эволюционная интерпретация и понятие эффективности сыграли центральную роль в практике Страсбургского суда с первых дней существования. Но сегодня граница между эволюционным толкованием и инфляцией прав человека стала слишком нечеткой.

Еще до того, как посткоммунистические государства присоединились к Конвенции в 90-е годы, она уже доказала свою ценность, способность изменить положение вещей к лучшему или стать навигационной системой для продвижения к справедливости. Эволюционную интерпретацию применяли уже тогда — это было одно из первых решений. 40-летняя Пола Маркс была невероятно счастлива, когда поняла, что ждет ребенка, хотя и знала, что будет растить его сама. Каково же было ее удивление, когда в роддоме сообщили, что по закону она должна его усыновить, поскольку ребенок рожден вне брака. Более того, этот ребенок не имеет права на наследство.

Женщина написала письмо в Европейский суд, ссылаясь на восьмую статью Конвенции (право на уважение частной и семейной жизни). Европейский суд ответил: вы не являетесь жертвой нарушения Конвенции, ваши права не нарушены этим законодательством. Пола Маркс не была юристом, но была журналистом, и написала второе письмо в Европейский суд — от имени своей дочери. «Здравствуйте, меня зовут Александра Маркс, мне 10 месяцев, я надеюсь, что у такого уважаемого суда найдутся хоть какие-то права для такого маленького ребенка, как я». Тогда суд рассмотрел дело и признал, что Конвенция должна толковаться в свете сегодняшних реалий.

Это решение не было принято единогласно, некоторые судьи не согласились, сказали, что основатели Конвенции в принципе не занимались незаконными детьми. Иначе, утверждали они, Конвенция позаимствовала бы аналогичную норму из Всеобщей декларации прав человека, согласно которой все дети, рожденные в браке или вне брака, пользуются одинаковой социальной защитой. Хотя сегодня нам кажется, что решение по этому делу было очевидным.

Так как же избежать инфляции прав человека? Конечно, существует ряд эволюционных стандартов суда, они совершенно очевидны, поскольку являются предсказуемой реакцией на развитие общества. Например, право уважать жилье и корреспонденцию, конечно, распространяется на обмен электронной почтой. Торговля людьми с целью сексуальной или иной эксплуатации, само собой, охватывается понятием «рабство», запрещенным статьей 4 Конвенции. Впрочем, есть ряд других стандартов, вызывающих множество дискуссий. Говорят, что авторы Конвенции в 50-е годы и государства, подписавшие ее, даже представить не могли, что статья 8 будет толковаться как гарантирующая определенные экологические права или доступ к информации, охраняемой государством, по поводу которой суд имеет спорную практику.

Такие дебаты совсем не уникальны для Европейского суда по правам человека. Конечно, конституционные суды также сталкиваются с необходимостью эволюционного толкования, ведь понятно, что общество меняется. И судья Верховного суда США Стефан Брейер в своей последней книге предложил шесть инструментов конституционного толкования: текст; история этого текста; традиции (как этот текст использовался ранее); прецедент; цель положения; последствия. Стефан Брейер говорит, что судьи США делятся на тех, кто использует все шесть принципов толкования, и на тех, кто использует четыре первых. Могу сказать, что это справедливо и для судей Европейского суда по правам человека.

Таким образом, ключевая проблема, с которой суд сталкивается всякий раз, когда речь идет о новых вопросах, звучит так: позволяет ли доктрина живого дерева ввести новую интерпретацию в рамки действия права, гарантированного Конвенцией, или же она уходит гораздо дальше, чем то, что было задумано родителями-составителями Конвенции. 

Статья 3 Конвенции — абсолютный запрет любого жестокого человеческого поведения, не допускающий никаких исключений, даже во времена войны и чрезвычайного положения. Статья 8 — право на уважение семейной и частной жизни, — которая априори предполагает определенный релятивизм и рост в гармонии с развитием общества.

Третья статья говорит, что никто не должен подвергаться пыткам или унижающему достоинство обращению. Составители Конвенции сразу исключили в этом вопросе возможность любого релятивизма или границ усмотрения государства. Интересно, что впервые доктрина живого дерева появилась именно в деле «Таэр против Соединенного Королевства». После драки в классе подростка решили подвергнуть наказанию — 15 ударам розгами. Европейский суд признал, что это институционализированное насилие является атакой на человеческое достоинство. И с этим не согласился именно британский судья: мол, извините, я рос в этой системе, мы привыкли к этому, это абсолютно нормально для подростка — быть избитым розгами. Но большинство с этим не согласилось, сказали, что Конвенция — это живой инструмент, который должен толковаться в свете условий настоящего, поэтому такие факты недопустимы.

Дело «Ирландия против Соединенного Королевства» — это первое межгосударственное дело в суде. Суд изучал пять методов углубленного допроса: надевание мешка на голову, стояние напротив стены с руками над головой, пребывание под воздействием шума, лишение сна, продуктов питания и напитков. Суд сказал, что в комбинации эти техники привели к бесчеловечному и унижающему достоинство обращению, но не достигли порога преднамеренного бесчеловечного обращения, вызывающего очень серьезные, жестокие страдания, чтобы квалифицировать это как пытки. Это 1978 год. Сегодня перед Европейским судом новое дело — «Ирландия против Соединенного Королевства», где Ирландия утверждает, что это был ложный вывод, основанный на недостоверности информации, предоставленной в то время британским правительством. Ирландия требует от Европейского суда переквалифицировать эти пять методов углубленного допроса в пытки.

Дело «Михеев против России». Заявителя обвинили в убийстве и изнасиловании девушки, которая впоследствии оказалась живой и совершенно невредимой вернулась домой. Его пытали, к нему применяли пытки — цепляли на уши клипсы, через которые шел электрический ток, я читала, что эта пытка в России называется «звонок Путину». Ему угрожали, что такие же клипсы привяжут к гениталиям и пустят ток. Он не выдержал издевательств и совершил попытку самоубийства, выпрыгнул из окна, остался на всю жизнь инвалидом. В данном случае суд признал, что это однозначно были пытки.

Дело «Слесарев против России». У заявителя со зрением 3,5 диоптрии во время пребывания в полиции или во время ареста сломались очки. Новые очки ему дали только через пять месяцев. Он утверждал, что только из-за этого за пять месяцев его зрение ухудшилось до -5. Суд с этим не согласился, поскольку не было медицинских документов, однако указал, что поскольку непредоставление новых очков не было обусловлено практической необходимостью, такое поведение достигает уровня унизительного в соответствии со статьей 3.

Известное дело о пощечине — «Буид против Бельгии». Его предыстория такова. Район, где продолжаются постоянные стычки с полицией. Кстати, это совершенно обычная история для большинства европейских городов. Когда полиция не заезжает туда в принципе и, конечно, люди пользуются определенной безнаказанностью. Эта семья Буид была известна местной полиции. Когда их арестовали в очередной раз, они вели себя в полицейском участке абсолютно неадекватно, оскорбляли полицейских. Для того чтобы привести их в чувство, полицейский дал пощечину одному и второму. Конечно, никто не оправдывает действий полицейского, вопрос в другом: насколько это достигает порога статьи 3 Конвенции. Наша секция с одним голосом против решила, что не достигает. Мы не оправдываем полицейских, но не всякое бесчеловечное обращение достигает третьей статьи. Дело было передано в Большую палату, где большинство отметило, что пощечина, нанесенная сотрудником правоохранительных органов, вполне находилась под его контролем, является серьезной атакой на достоинство человека, потому что такой удар по лицу влияет на ту часть, которой человек выражает индивидуальность, проявляет свою социальную идентичность и которая представляет собой центр чувств. Пощечина в значительной степени влияет на человека, который ее получает. Этого вполне достаточно, чтобы жертва была унижена в собственных глазах, для того, чтобы считаться униженной в понимании статьи 3. Меньшинство судей, никоим образом не одобряя действий полицейского, тем не менее, спросило, любое ли вмешательство в достоинство является унижающем его и нарушает статью 3. Они сказали, что суд может создать нереальные стандарты, делая требования минимального уровня жестокости лишенными смысла.

В деле «Винтер против Соединенного Королевства» суд истолковал статью 3 как требующую пересмотра наказания в виде пожизненного лишения свободы процедурой, позволяющей внутренним органам государственной власти рассмотреть вопрос, настолько ли значительны изменения в поведении заявителя, что дальнейшее содержание под стражей не может быть оправдано легитимными основаниями. Иными словами, как очень элегантно отметила моя коллега судья Пауэр, статья 3 включает в себя право на надежду. Надежда, написала она, является важным аспектом человеческой личности. Лишение надежды будет отрицать фундаментальный аспект человечности и является унижающим. Это совершенно новый подход к понятию человеческого достоинства по этой статье Конвенции. Но дальнейшие дела суда показали, что мы идем немного дальше, чем просто дать право на надежду.

Дело «Травелси против Бельгии». Здесь рассматривали новое толкование статьи 3 в контексте экстрадиции. Господин Травелси обвинялся в том, что занимал одну из ключевых должностей в «Аль-Каиде». Он был осужден за терроризм в Бельгии, отсидел 10 лет, затем США потребовали его экстрадиции в целях уголовного производства против него, которое продолжалось в Соединенных Штатах. Теперь в этой стране не существует возможности условно-досрочного освобождения для осужденных пожизненно, есть только одна возможность президентского помилования. Но на тот момент, а это был 2010 год, президент еще не пощадил ни одного террориста. Очевидно, это объясняется небольшим периодом времени, прошедшим после событий 11 сентября. Тем не менее, учитывая то, что президент не помиловал ни одного террориста, а также ввиду отсутствия назначения механизма пересмотра наказания в виде пожизненного лишения свободы, позволяющего установить на основании четких заранее установленных критериев, это предотвращает экстрадицию лица в это государство, поскольку не удовлетворяет права на надежду.

Скажу честно, я не согласилась с этим подходом и написала особое мнение. Я думаю, что этот инструмент из шести интерпретаций, о котором говорил Стефан Брейер, не был использован моими коллегами. Потому что практические последствия такого подхода следующие: любому лицу, совершившему преступление за пределами Европы, достаточно попасть на европейский континент для того, чтобы избежать возможности экстрадиции. Наказание в виде пожизненного заключения предусмотрено за большое количество тяжких преступлений. Но система досрочного освобождения — это исключительно европейский институт, и даже не во всех европейских государствах он есть. А за пределами Европы он есть в очень небольшом количестве стран. Таким образом, мы пытаемся навязать остальному миру стандарты, которые мы установили для Европы, и это, кстати, противоречит собственной позиции суда, которую он до этого высказал в другом деле.

Конвенция не требует от договаривающихся сторон навязывать свои стандарты третьему государству, а также не требует от высылающего государства пересматривать в соответствии с Конвенцией все аспекты процедуры в получающем государстве. Обратное будет мешать тенденции укрепления международного сотрудничества в сфере правосудия и рискует превратить международные документы в пустые слова в ущерб лицам, которых они защищают.

Я согласна с такой позицией. И, кстати, в деле Травелси, где суд пересмотрел свой предыдущий подход к экстрадиции лица, которому грозит обращение, несовместимое с требованиями статьи 3. Потому что раньше мы говорили: хорошо, вот статья 3 — это для Европы определенный порог. В других государствах мы запрещаем высылку только в том случае, если лицу грозят пытки. Мы не можем запретить высылку или экстрадицию лица, если там есть риски другого поведения — вопреки статье 3. В этом деле мы сказали: нет, мы не градируем статью 3 — любое поведение вопреки ей препятствует экстрадиции. Если лицо рискует стать жертвой домашнего насилия, то это препятствует высылке. И ни одно лицо там, где действует шариат с его институционализированным домашним насилием, выслать невозможно.

В то же время эта сфера фундаментальных прав должна быть защищена от тривиализации. Как отметил профессор Вердираме, «если мы добавляем новые права, новые требования, которые признаем в качестве важнейших, — каждый раз, когда мы это делаем, мы размываем понятия о том, что действительно является фундаментальным».

Лорд Хоффман, бывший судья Верховного суда Соединенного Королевства, один из самых известных критиков Европейского суда, всегда высказывался очень резко. Он говорил: «Трагедия заключается в том, что сама концепция прав человека тривиализируется глупыми интерпретациями больших идей».

Я припоминаю, когда вышло дело «Селмуни против Франции», во Франции был сумасшедший скандал: как это так? Мы допустили, что наше государство, стоявшее у истоков Конвенции, стало нарушителем фундаментальных прав! Сегодня мы выносим такое количество решений по статье 3, что, к сожалению, государства прекратили обращать на это внимание.

Что касается статьи 8, то приходится констатировать: это положение стало совершенно неисчерпаемым источником различных прав, привилегий, которые родители Конвенции никогда не имели в виду. Это абсолютное расширение толкования статьи создает ложное представление о том, что любое стремление лица к лучшей социальной жизни можно истолковать через понятие прав человека. По этому поводу хочу привести цитату чешско-французского писателя Милана Кундеры: «Чем больше борьба за выгоды прав человека становится популярной, тем больше она теряет всякий конкретный смысл, становясь своего рода универсальной позицией каждого по отношению ко всему, мир стал правом человека и все в нем стало правом: желание любить — правом на любовь, желание отдыха — правом на отдых, стремление к дружбе — правом на дружбу... желание кричать на улице ночью — правом кричать на улице» («Бессмертие», 1990 год).

Восьмая статья Конвенции была задумана как запрет вмешательства в семейную жизнь для предотвращения целой гаммы фашистских, коммунистических и инквизиторских практик, вмешательства в жилье и частную жизнь. Сейчас восьмая статья Конвенции стала неисчерпаемым источником различных положительных и отрицательных обязательств, которые мы можем вычленить в очень размытое понятие «частная жизнь». Сегодня это положение покрывает кучу разных интересов: охрана окружающей среды, вопросы карьеры, доступ к техникам искусственного оплодотворения, возможность получить дозу лекарств для суицида — это тоже покрывается восьмой статьей Конвенции. И многие другие аспекты физической и социальной идентичности индивида, включая право на личную автономию, личное развитие, право устанавливать и развивать отношения с другими людьми. Иными словами, все, что лицо считает важным для себя. И, конечно, восьмая статья, например, покрывает право отца знать происхождение его ребенка и право ребенка знать свое происхождение. Конечно, это влияет на отношения между отцом и ребенком. В том, что это касается частной жизни, нет никаких сомнений.

Дело «Калачева против России»: женщина подала иск об установлении отцовства ее ребенка. Экспертиза ДНК показала, что на 99% этот мужчина является отцом. Российский суд не принял этого во внимание. Он пришел к выводу, что, несмотря на результат экспертизы ДНК, этот ребенок не может быть ребенком этого мужчины, потому что у этого мужчины в то же время в его законной семье родился другой ребенок. Эта женщина обратилась к нам, утверждая, что ей необходимо знать, кто является отцом ребенка.

В свое время Европейский суд ответил Пауле Маркс, что для женщины признание генетического отца ее ребенка «помимо финансовых и эмоциональных целей также может быть важным с точки зрения социального образа заявительницы, ее семейной медицинской истории болезни и сети переплетенных прав биологических матери, отца и ребенка».

Дело «Гулиот против Франции». Пара хотела дать своей дочери очень красивое имя — Флер де Мари, — но французские власти почему-то не позволили. Истец пожаловался в Евросуд по восьмой статье Конвенции, отметив, что «выбор имени ребенка является личным эмоциональным вопросом, поэтому находится в частной сфере». Опять же, никто не отрицает, что это важно, но мы говорим о том, что Конвенция гарантирует фундаментальные права.

В 1998 году по делу «Петрович против Австрии» суд отказался признать дискриминацией невозможность для мужчины быть в декретном отпуске по уходу за ребенком. Через 14 лет по делу «Маркин против России» суд изменил свою позицию и сказал: «Да, это правда, что восьмая статья никогда не гарантировала право на родительский отпуск и не накладывала на государство обязательства выплачивать компенсации по уходу за ребенком. Однако, позволяя одному из родителей оставаться дома, чтобы ухаживать за детьми, родительский отпуск и соответствующие выплаты способствуют семейной жизни». То есть это подпадает под защиту сферы восьмой статьи Конвенции. Опять же, Конвенция никогда не имела целью обеспечить социально-экономические права.

Дело «Парилла против Италии» о замороженных эмбрионах. После того как погиб ее муж, женщина отказалась от идеи рожать этих детей. Она решила отдать замороженные эмбрионы для исследований. Что значит отдать для исследований? Это значит уничтожить их. Любое законодательство запрещает исследования на эмбрионах и их уничтожение. Или вы беременеете этими эмбрионами, или они сами своей смертью умирают через много лет. Женщина пожаловалась в суд, что такой запрет является нарушением ее прав, гарантированных восьмой статьей, это вмешательство в ее частную жизнь. Одно из объяснений, которое она дала: «Я хочу иметь благородное чувство, что помогла медицине». Суд не нашел нарушения этой статьи, большинство признало статью примененной, меньшинство, включая меня, сказало, что поскольку речь не идет о ее потенциальном материнстве, речь не идет и о ее частной жизни. Благородные чувства это прекрасно, но причем здесь Конвенция, которая занимается исключительно защитой фундаментальных прав, а не содействию чувств того или иного рода?

Но самой яркой иллюстрацией опасения Милана Кундеры о том, что сегодня любое человеческое желание толкуется как право человека, как по мне, является дело «Дубская и Крезава против Чешской Республики», которую рассматривает Большая палата после того, как заявители не согласились с решением нашей палаты. Две женщины, которые имели опыт рождения детей в родильных домах в Чехии, недовольные условиями, решили, что они хотят рожать дома. Чешский законодатель не хочет брать на себя ответственность и запрещает медицинскую помощь при родах на дому. Видимо, потому, что для такой серьезной интервенции, как роды на дому, должно существовать определенное социально-экономическое обеспечение. В странах, где это существует, есть, в частности, следующее правило: расстояние между домом роженицы и больницей должно быть таким, чтобы преодолеть его можно было не более чем за 15 минут. Вот в Киеве это практически невозможно. Поэтому законодателю легче запретить, чем обеспечить. Женщины обратились в Европейский суд.

Сначала рассматривали вопрос применения статьи 8. Большинство палаты решило, что роды касаются интимного аспекта личной жизни матери и охватывают вопросы ее физической и психологической целостности, медицинского вмешательства, репродуктивного здоровья и защиты информации, связанной со здоровьем. Решение, касающееся обстоятельств родов, в том числе выбор места рождения, попадает в сферу частной жизни матери для целей статьи 8. Я лично с этим не согласилась. Как женщина, которая родила двух детей, я прекрасно понимаю весь психологический комфорт возможности рожать ребенка дома. Как юрист и судья этого суда, я не понимаю, причем здесь Конвенция, которая касается фундаментальных прав. Статья 8 охватывает ценности, необходимые для человеческого достоинства, личной автономии, неприкосновенности, личной жизни. Но эта статья не может быть интерпретирована как требующая гарантии со стороны государства уровня комфорта, к которому стремится индивид. Конечно, здесь речь идет исключительно о социально-экономической политике государства, где, по моему мнению, суд имеет ограниченные возможности вмешательства. Тем не менее, дело было передано в Большую палату, а такая процедура — это всегда невероятный расход человеческих ресурсов и времени. Поэтому дела, рассматриваемые Большой палатой, касаются очень серьезных аспектов толкования прав человека. Представляется, что это серьезный аспект, и 15 неправительственных организаций обратились в суд с требованием, что они хотят войти в качестве третьей стороны, с разных сторон.

Все это показывает, насколько далеко мы отошли сегодня от понимания того, что такое фундаментальное право. Где же все-таки у нас предел этого живого дерева, где заканчивается эволютивное толкование Конвенции, а где права человека превращаются в свою противоположность? Конечно, мы знаем, что права наши заканчиваются там, где начинаются права других, и суд ищет баланс между разными правами, ставя их на весы. Конечно, мы это делаем, когда речь идет, например, о противостоянии права на свободу слова и права на репутацию. Есть права, которые очень трудно взвешивать, потому что они несопоставимы по уровню вмешательства и по уровню фундаментальности.

Дело «Вай против Словении». Предполагается, что заявительница была жертвой изнасилования. Во время судебного процесса над ее предполагаемым насильником, которого наконец-то оправдали, он задавал ей определенные вопросы, которые были, конечно, ей неприятны. И она жалуется, что тот факт, что суд не снимал эти вопросы, является вмешательством в ее права, гарантированные 8-й статьей.

Практикующие адвокаты прекрасно знают, что такое дела об изнасиловании. Обвинение в основном базируется на показаниях жертвы, и в таких случаях очень часто линией защиты является показать, что заявительница не жертва, что она сознательно вводит в заблуждение правоохранительные органы и суд. Среди вопросов, которые задавал ей обвиняемый, было например, такое: правда ли, что ты мне говорила, что можешь просто так без причины взять и заплакать и все тебе поверят? Я понимаю, что, возможно, это был неприятныйвопрос, но в противовес этому ее праву на невмешательство, право не получать неприятных вопросов было базовым правом человека на справедливое судопроизводство. Право, гарантированное 6-й статьей Конвенции на допрос свидетелей, включая жертву. Человеку угрожал серьезный срок заключения, ведь изнасилование это тяжкое преступление. Ее право не получать неприятных вопросов и его право защититься от такого обвинения — сопоставимы ли эти права? Европейский суд шестью голосами принял ее сторону.

И еще одно дело, рассмотрение которого продолжается. Дело против Венгрии и Азербайджана. Случай действительно позорный. Несколько лет назад во время учений НАТО в Венгрии азербайджанский военный зверски убил своего армянского сокурсника. Азербайджанец был беженцем из района, прилегающего к Нагорному Карабаху. Его судили в Венгрии, приговор — пожизненное лишение свободы. Он отсидел 9 лет, затем Венгрия по Конвенции о передаче осужденных лиц передала его Азербайджану для дальнейшего отбывания наказания. И тут вышла позорная история. Через несколько часов после того, как самолет с ним приземлился в Баку, президент Азербайджана помиловал его, вернул его воинское звание и зарплату за все эти 9 лет.

Теперь в Европейский суд жалуются родственники парня, которого он убил, и говорят, что оба государства — и Венгрия, и Азербайджан — нарушили вторую статью Конвенции — право на жизнь. Потому что, отпустив его на свободу, они создали атмосферу безнаказанности для таких нарушений. Дело сейчас находится на рассмотрении.

Обратите внимание, какой вопрос суд задал правительству Венгрии: «Могла ли предположить Венгрия, передавая лицо для отбывания дальнейшего наказания, что его помилуют?» Он отсидел 9 лет. Вспомните дело Травелси, Бельгия не могла передать его в США, потому что там за последние годы президент не помиловал ни одного террориста. Здесь задают вопрос: а вы могли предположить, что его через 9 лет помилуют? Гарантирует ли Конвенция право приговорить кого-то к пожизненному лишению свободы? Я не могу комментировать это дело, еще не знаю всех обстоятельств, которые будут выяснены в процессе рассмотрения, но, опять же, возникает вопрос: где же права человека превращаются в свою противоположность?

Как нам настроить эту навигационную систему для того, чтобы она привела нас к миру и справедливости, как судьи должны толковать Конвенцию для того, чтобы избежать этой опасной инфляции?

Эрик Позер (США) издал книгу с очень пессимистическим названием «Сумерки прав человека». Он сказал, что «права человека становятся неэффективными или менее эффективными, когда существует слишком много прав». «Когда существует много прав, государство может оправдать свою неспособность уважать одно право, настаивая на том, что оно исчерпало финансовые и политические ресурсы, пытаясь обеспечить другие права».