Адвокат Александр Шадрин: Иногда юристы говорят — никогда не буду защищать убийц, но ведь такое обвинение может пасть на любого

Серию бесед со знаковыми украинскими адвокатами, посвятившими профессии не один десяток лет, «Ракурс» решил продолжить с представителями нового поколения (и следующего после Киева и Львова региона). Первый из них — Александр Шадрин.

В адвокатуру он пришел из следствия. По прежней работе не скучает, нынешней, по всей видимости, увлечен всерьез. Это не просто интерес — азарт, который проступает сквозь природную сдержанность далеко не сразу — примерно после первого часа общения.

Его резюме уже содержит перечень нашумевших дел, которых не каждому удается накопить и за гораздо более долгую карьеру.

Большинство дел, которые ведет Александр Шадрин, ярко отражают и особенность времени, и специфику региона — это Харьков, нынче ставший прифронтовым, но всегда, со времен Советского Союза, имевший заслуженную репутацию «милицейского города», что в просторечии звучит несколько жестче.

Это об Александре Шадрине председатель СБУ, перечисляя в эфире его подзащитных (кстати, в основном попавших к молодому адвокату по линии бесплатной юридической помощи), многозначительно предложил делать выводы самим — что это за адвокат такой, у которого в клиентах «не те люди».

Далеко не каждый защитник удостаивается прямой рекламы из уст руководителя спецслужбы, который не в курсе, что ассоциировать адвоката с его клиентом запрещает закон. Что ж, этим грешит далеко не только глава СБУ. В обществе, и не только нашем, распространено мнение, что адвокат и подзащитный — одна шайка-лейка. О том, что каждый имеет право на защиту, вспоминается лишь когда в беду попадают родные или друзья, которые, понятное дело, априори «ни в чем не виноваты».

— Александр, вас задевают эти ассоциации с клиентами, особенно из уст главы СБУ, например, прямо намекнувшего, что вы «сепарский адвокат»?

— Да я, наоборот, радуюсь, когда должностные лица такого уровня упоминают мое имя.

— В любом контексте, как говорится, кроме некролога?

— Конечно, потому что в любом случае все это отличный пиар и своеобразное признание того, что адвокат не устраивает оппонента, а значит — качественно выполняет свою работу.

Когда по уголовному делу идет поток негативной публичной информации, в том числе от высших должностных лиц, мощная медиаподдержка, почти всегда оказывается, что в деле нет реальных доказательств.

Свидетельством такого признания является также неподдельный интерес в виде наружного наблюдения, установки прослушки и проведения обысков…

— Это тоже о вас?

— Да. Вообще есть такая закономерность: когда по уголовному делу идет поток негативной публичной информации, в том числе от высших должностных лиц, мощная медиаподдержка, множество публикаций в СМИ, почти всегда оказывается, что в деле нет реальных доказательств. И таким образом просто пытаются поддержать обвинение, которое опирается исключительно на общественное мнение, не склонное вникать в суть, и резонанс.

— Значительное количество ваших дел касается специфических статей — как ни терроризм, так угроза нацбезопасности. Как образовалась подобная специализация?

— Изначально как-то так получилось исторически. Я начал практиковать в качестве адвоката в Харькове в 2012 году. Уже через два года появилось огромное количество дел, связанных с конфликтом на Востоке. Большинство из них по территориальной причине рассматривается в Харькове. Постепенно и сложилась такая специализация — преступления, связанные с терроризмом. Я и в самом деле не знаю, есть ли другой адвокат, у которого в производстве было бы столько дел категории терроризм-сепаратизм, как у меня. И причиной тому не только география — далеко не каждый захочет браться за подобные дела.

В то же время они очень неоднородны. Реальный пример:репост в Фейсбуке или ВКонтакте как посягательство на территориальную целостность. И 19-летняя мама малолетнего ребенка отправлена в СИЗО. Дело передали в Чугуев. Судья раз в два месяца вызывает подозреваемую, чтобы продлить меру пресечения. Все, сиди в СИЗО, пока не признаешься.

Кстати, интересно, что, например, следственные судьи во Франции вообще не рассматривают никакие дела по существу. Таким образом, у них нет обвинительного уклона и они не бросают за решетку всех подряд, работая действительно более объективно и непредвзято. В отличие от того, как это происходит у нас.

В связи с другим делом, которое я также веду в рамках бесплатной правовой помощи, три года назад мне сожгли автомобиль. Тому, что эти вещи связаны между собой, есть подтверждения и косвенные, и прямые — свидетельства людей, которые знают, кто это совершил.

Ну а почему идет отожествление адвоката и клиента? Скорее всего, это следствие правового нигилизма населения. Вместе с тем у меня много участников АТО среди клиентов, просто это не такие громкие дела, о которых всем интересно знать. Или, скажем, дело Героя Украины Надежды Савченко, в патриотизме которой ни у кого сомнений нет. Однако инкриминируемые статьи традиционны для «сепаратистских дел».

— Среди ваших подзащитных есть много участников АТО, есть и те, кто по другую сторону баррикад. По вашим наблюдениям — пусть это личная, нерепрезентативная статистика, — можно ли говорить, какая тенденция существует в отношении этих двух групп подзащитных? Вот многие утверждают сегодня: «добровольцев сажают, сепаратистов отпускают», правда, кое-кто почему-то причисляет к героям-добровольцам и бойцов «Торнадо», но это уже другой вопрос. Действительно наблюдается определенная позиция государства, судебной власти по каждой из этих двух групп?

— Как правило, бойцов АТО судят в тех же районах, что и сепаратистов. Вот, например, в Лисичанске есть у меня подзащитный, участник АТО. У него отец был военнослужащим, и сам он пошел по его стопам. У него возник конфликт с работниками СБУ. Одного он ранил, второму повредил машину. Ему вменяли и покушение на убийство из хулиганских побуждений, и хулиганство в состоянии алкогольного опьянения, даже незаконное хранение оружия, хотя оно вписано в военный билет. В общем, навесили все, что могли придумать.

Держали в СИЗО и пять раз без него продлевали меру пресечения. Говорят, что не получилось доставить. Приехав в Лисичанский суд, говорю: я уже был у клиента, вот, договор подписан, дайте ознакомиться с делом. «Нет, вы не допущены к делу». А в новом УПК вообще отсутствует процедура допуска по договору! Заходит секретарь судебного заседания, говорит, что явился прокурор, защита не явилась. Говорю: я защита, я явился… Суд стал заложником своей позиции и даже не смог сделать какого-либо замечания, что обычно происходит в таких случаях. Лишь после внесения сведений в ЕРДР о преступлениях против правосудия удалось освободить клиента.

Так что бывает и такая позиция. И она показательна, хотя, конечно, понятно, что ситуация усугубляется конфликтом с представителями спецслужбы.

Что касается «Торнадо», складывается впечатление, что то, что вменили, — возможно, одна десятая происшедшего на самом деле.

Права могут нарушаться в отношении обвиняемых с обеих сторон. Как и в любом другом деле, не связанном с конфликтом. Часто судьи, пострадавшие от конфликта, заявляют самоотвод в делах о сепаратизме или по военным преступлениям. Перегибы бывают везде.

Что касается «Торнадо», я неоднократно слышал отзывы местных жителей. Судя по ним, складывается впечатление, что то, что вменили, — возможно, одна десятая происшедшего на самом деле. Сколько людей пропало без вести. И все понимают, что с ними произошло.

В Украину были приглашены и наблюдательная миссия ООН, и ОБСЕ. Установлены страшные вещи. Речь идет о преступлениях, совершаемых обеими сторонами конфликта. В том числе и о существовании незаконных тюрем СБУ, где люди содержались по два года без связи с внешним миром.

Возможность свиданий с родственниками, получение передач и лекарств — очень важный гуманитарный аспект, не говоря уже о том, что это преступление против человечности, незаконное лишение свободы. Получается, можно взять любого человека и вот так с ним обращаться.

Оправдательный приговор по делу об убийстве

— У вас есть дела, которыми вы гордитесь?

— Например, у меня есть оправдательный приговор по убийству, тоже по линии бесплатной помощи.

— Оправдательный по статье 115?

— Да, вот иногда юристы говорят: никогда не буду защищать убийц и насильников. Но ведь такое обвинение может пасть на любого, никто не застрахован.

В данном случае был пропавший без вести, через некоторое время в водохранилище нашли труп со следами насильственной смерти.

Месяца через два взяли, грубо говоря, бомжей — женщину и мужчину. Начинают их качать, пытаясь выбить показания друг на друга. Мужчина сдался первым, дал показания и остался свидетелем. Женщина была беременна, в результате пыток потеряла ребенка.

Это было как раз на стыке старого и нового уголовных процессуальных кодексов. Внесли в ЕРДР, дело попало ныне покойному судье Трофимову. Он написал, что по новому процессуальному кодексу его должна рассматривать коллегия, и дело распределили на других судей.

Как это бывает, когда нет доказательств, с передачей дела в суд ослабевает влияние работников полиции и, как следствие, женщина перестала давать признательные показания в суде.

Что осталось в деле? Судья говорит: давай хотя бы превышение пределов необходимой обороны, два года отсидит. Она не призналась. Получила два года, но фактически ей оставалось отсидеть уже два месяца. Мы подали апелляцию, приговор отменили, дело отправили на новое рассмотрение. Ее оправдали (дело 645/11389/13-к). Оправдательный приговор устоял в апелляции и кассации (дело в ВССУ 5-1712км15).

— Удивительный случай — оправдали по недоказанности? Вы требовали возмещения ущерба?

— Мы обратились в суд с иском, ответчиками там были полиция, прокуратура и казначейство. То один, то второй, то третий просили перенести заседание. За три дня до последнего заседания подзащитную нашли мертвой — отравление неустановленным веществом. Случайность это или нет — не знаю, как далеко могут зайти правоохранительные органы.

Хотя за этот оправдательный приговор никого не наказали. Прокурор в деле о пытках даже говорил: это же хорошо, что у нас есть оправдательный приговор, значит, суды работают как надо.

Были еще интересные дела. Человек признается: да, я украл. Он ранее судим, ВИЧ, гепатит С — как живой труп. Приходит ко мне и говорит: хочу, чтобы вы меня защищали.

Чем я могу помочь? Он совершил преступление в период испытательного срока отбывания наказания. Тут принимают закон об амнистии, но она не применяется, если есть две и более судимости за тяжкие преступления. У него был условный срок по не тяжкому и два приговора по тяжким преступлениям.

Два приговора — не значит две судимости. Мы нашли постановление Пленума 1986 года («О практике применения судами Украины законодательства по делам о нарушении правил административного надзора»), в УК 1960 года было понятие «особо опасный рецидивист». Тогда это было чувствительно, и Верховный суд сказал, что человек не виноват, если преступления были совершены, допустим, в марте и апреле, их нашли, направили в суд или раздробили специально, а потом объединили в приговоре. Это нужно считать одной судимостью, а не двумя.

Мы применили это постановление, судья даже нашел там ссылку на какую-то статью в Вестнике ВС. Прокурор просил шесть лет лишения свободы, а мы настояли на применении закона об амнистии. Решение о применении амнистии (дело 610/1683/14-к) устояло в апелляции.

Если клиент оговаривает себя

Я исхожу из того, что клиент сам выбирает позицию. Положительный результат он получает чаще всего тогда, когда доверяет своему адвокату. Но если клиент говорит, что невиновен, я не имею права занять другую позицию. Если он хочет обмануть адвоката, рассказать версию событий, которая нравится ему самому, я оставляю это на откуп клиента.

— Но не зная обстоятельств дела, вы не сможете предоставить надлежащую защиту. Да и ошибку можете допустить, не видя реальной картины.

— Я всегда разъясняю клиенту эти риски. Это его выбор. Но если он говорит «невиновен», я все равно задаю вопросы.

Было когда-то дело, где я понимал, что клиент хоть и признает себя виновным, не верит в правосудие, говорит, пусть условный срок, лишь бы выйти. Брал на себя грабеж, ранее был судим за аналогичные преступления. Его пытали.

 — Ранее судим, грабеж — разве мог быть условный срок?

— Такое бывает. Он совершил его не в период отбывания условного наказания, так что прямого запрета здесь нет. Хотя в подобных случаях часто получали реальный срок. Но тут у прокурора был спокойный настрой, он не жаждал крови. Это имеет значение, хотя судья не связан мнением прокурора, он может и сильнее наказать.

Тогда я сказал клиенту: хочешь, отказывайся от меня, но я займу такую правовую позицию, и все. Вопреки тому, что ты признаешь.

— Но как адвокат вы же обязаны исходить из позиции клиента.

— Всегда, кроме случая, когда клиент себя оговаривает.

Мы смотрим видеозаписи. Видно, что сдает в ломбард цепочку жены на час раньше, чем было совершено преступление. Кроме того, бирка у потерпевшей и та масса, которую сдали в ломбард, не совпадали.

Потом мой подзащитный признался в суде, что в действительности не совершал этого, хотя сначала признавал вину. Со временем дело прекратили в связи с пытками.

И судья «переобулся» под прокуратуру, дал им временный доступ. Они принесли справку, что, мол, время на камере не было переведено на летнее. Выкручивались, как могли. Но апелляция отменила этот приговор. А потом, с учетом день в СИЗО за два, по закону Савченко, мой подзащитный и вышел.

Кстати, закон Савченко сильно критиковали, и его отменили. Но благодаря ему многие невиновные вышли из-под стражи. Это ведь тоже социальный компромисс: когда человек не может доказать свою невиновность, но хотя бы вышел из-под стражи.

Доказать можно было — только берите и делайте

— Первым из ваших нашумевших было дело Игната Кромского, Топаза. О нем «все все знают», личность известная…

— Когда мне попало это дело, я вообще не знал, кто это, поэтому не сразу понял, почему вокруг него столько шума.

По Игнату Кромскому следователь пришел на заседание по мере пресечения вот с чем: все, что было в материалах дела, — допрос одного свидетеля, который говорит, что видел Игната, известного как Топаз, на площади Свободы, мол, знаю его по интернету. Это все. Так в чем заключается противоправная деятельность? Хранил он что-то? Пытался что-то организовать?

Кромской тоже стал жертвой содержания incommunicado (95 дней в непризнанном ИВС СБУ Харьковской области). Он фактически документировал себя, оставлял биологические следы, записки. Некоторое время даже был там с мобильным телефоном, звонил бабушке. Если бы провели эффективное расследование, следственный эксперимент, доказательства у следствия нашлись бы. Доказать можно было — только берите и делайте.

— А участие Топаза в киевских событиях?

— Ни одного киевского эпизода ему так и не вменили. Приезжали к нему два раза из Департамента специальных расследований, из Генеральной прокуратуры. Был даже допрос с одним из потерпевших. Тот указал, что на Майдане, когда мужчину хотели убить, Игнат Кромской чудом вывел его из палатки, спас от расправы и дал потом денег на проезд домой.

Судья избрала домашний арест. И тут все пошли высказываться, мол, коррупция в судах, как его могли отпустить. Министр внутренних дел Арсен Аваков писал жалобы на судей первой инстанции и апелляции, которые приняли это решение. По-моему, судью первой инстанции Лидию Иванисову даже наказали.

Кстати, после таких событий судьи, конечно, приходят к выводу, что им это не надо — отпускать под домашний арест. Пусть лучше сидит, чем нас будут наказывать. В этом плане судья у нас не защищен.

— Избрание меры пресечения в виде домашнего ареста действительно зачастую воспринимается обществом как «суд отпустил».

— Да. Когда в 2012 году приняли новый Уголовный процессуальный кодекс, была большая надежда, что это будет серьезная реформа. Возможность меры пресечения в виде домашнего ареста виделась одним из важных пунктов.

Раньше существовала подписка о невыезде, залог, поручительство, но, как правило, это были мертвые статьи. А вот домашний арест разгрузил СИЗО, наши клиенты перестали спать в три смены, в ужасных, нечеловеческих условиях. Впервые была проведена огромная разъяснительная работа: мол, зачем вам всех арестовывать, особенно по экономическим преступлениям — вообще нет смысла. Бывали даже случаи, по бесплатным делам, по обвинениям в убийстве, судьи в райцентрах отпускали под домашний арест, на частичный домашний арест. Но злоупотребления остались. И показатели остались.

Все же появился прогрессивный момент: судьи начали привыкать к тому, что не обязательно всех всегда отправлять за решетку. В рамках дел по бесплатной правовой помощи несколько раз избирались меры пресечения, не связанные с лишением свободы даже в делах об убийствах. Но общество не успевает или не хочет воспринимать эти новшества.

Впечатлило дело о терроризме на выборах президента, когда было несколько людей, в том числе священник, все избитые. Тогда только начинались события на Востоке.

Сегодня распространено мнение, что раз война, то многое позволено. Но пытки запрещены, и исключений здесь нет.

29 мая 2014 года привели девять человек в Киевский районный суд Харькова из Луганской области с ходатайством об избрании меры пресечения. Говорят, они сами пришли, мы их не задерживали, почему они избиты, мы не знаем. Судьи, конечно, всем избрали меру пресечения, никто ничего не расследовал по обстоятельствам телесных повреждений и т. д.

Мы обратились в Европейский суд по правам человека по ст. 3 — запрет пыток и унижающее достоинство обращение — и по ст. 5 Конвенции о защите прав человека и основных свобод (http://hudoc.echr.coe.int/eng?i=001-162408). Ожидаем услышать от него ответ. Сегодня распространено мнение, что раз война, то многое позволено. Но пытки запрещены, и исключений здесь нет.

То же касается содержания в металлических клетках в судебном заседании.

Сейчас это звучит все чаще, а тогда мы впервые поднимали эти вопросы, и в райсудах даже некоторые судьи удовлетворяли наши ходатайства. Чуть позже и апелляция тоже стала потихоньку выпускать, хотя они долго держались.

Но к этим делам нельзя подходить безальтернативно: хоть ты сидишь за кражу из супермаркета, хоть за убийство — все в клетке. Раньше такого не было, даже в СССР. Если вспомнить советские фильмы, то там подсудимый просто сидит за деревянной стойкой. Клетки появились уже после дела Чикатило — для его же безопасности, боялись, что народ его разорвет. Потом понравилось, и клетки начали ставить везде.

Когда человек в клетке, всегда получается красивая картинка. Вот, задержали, победа — он за решеткой. Психологически это очень сильный момент: когда человек за решеткой, даже судья подсознательно воспринимает его как виновного. И возможно, это даже хуже того, что положение в клетке или в наручниках унижает достоинство человека. У нас и так по сей день у судей превалирует обвинительный уклон, а такие атрибуты, как клетка, вовсе не содействуют нормализации ситуации.

В решении по делу «Свинаренко и Сляднев против России» суд впервые сказал, что это унижающее достоинство человека обращение. Изначально обсуждалась возможность того, чтобы в исключительных случаях, по делам о терактах, убийствах, разбойных нападениях обвиняемый находился в клетке. Но судьи пошли дальше и четко определили, что это обращение, унижающее достоинство, — в любом случае, без исключений. Позже стали заменять клетки «аквариумами» — конструкциями в виде стеклянных кабин. Однако содержание в них нарушает те же статьи («Мария Алехина и другие против России»).

— Какова ситуация в других нашумевших делах, в которых вы принимаете участие? Что по делу Нели Штепы, у которой теперь снова появились политические амбиции, Аллы Александровской?

— В президенты Неля Штепа не идет. Пока. Прокуратура проиграла этот процесс. Несмотря на весь тот резонанс, который был вокруг. В ЕСПЧ коммуницировано дело (№16349/17).

По Алле Александровской — информация на официальном сайте СБУ совершенно не совпадает с реально предъявленным обвинением. Более того, мы просили временный доступ к полному извлечению информации из ЕРДР, судья отказал. В том числе написал, что это событие… вообще не содержит состава преступления. Но тут же лозунг: «Комуняку — на гілляку!», и вот — Александровская за решеткой.

Она четыре месяца провела в СИЗО. Могла бы до сих пор сидеть, если бы коллегия судей при апелляции не решилась ее освободить.

Если говорить о том, что ей предъявляли, то впоследствии все переигралось, и теперь уже все стали за децентрализацию, которую Александровской тогда вменяли. Это касалось и выборности судей первой инстанции, что уже когда-то было у нас, и выборности председателей местной администрации. Тем не менее, работники СБУ решились на такой политический шаг, умышленно приплели ей статью о сепаратизме, чтобы она на время следствия была под стражей. В ЕСПЧ также ожидаем решение (дело 38718/16).

Слухи о коррупции в судах слишком преувеличены

— Если сравнивать с периодом до реформы и теперь — как изменилось правосудие и уровень доверия к нему, по вашим наблюдениям?

— Прежде всего, уволилось очень много судей, что, конечно, сказалось на отправлении правосудия. Сегодня даже не столь важна высокая квалификация судей, как вообще их наличие. Сейчас в апелляции одна коллегия — трое судей рассматривают уголовные дела всей Харьковской области. Судебные заседания назначают на октябрь. А многие ведь застряли в СИЗО.

Мы все заинтересованы в том, чтобы укреплять доверие к суду. Чтобы люди шли с проблемами в суд, а не выясняли отношения со стрельбой и поджогами. Но общественное мнение формируется в противоположном направлении, притом высшими должностными лицами.

Наверное, первым еще президент Виктор Ющенко начал заявлять, что у нас плохие суды. Ющенко, который пришел к власти посредством третьего тура именно благодаря суду, первым начал клеймить суды, обвиняя в коррупции. С тех пор это вошло в моду — каждый говорил, какой плохой суд.

Я практикующий адвокат уже почти семь лет, и не было такой ситуации, чтобы судья хотя бы намекнул на вознаграждение за нужное решение. Я считаю, что слухи о коррупции сильно преувеличены. Слишком многое и далеко не всегда обоснованно списывают на коррупцию в судах.

Большинство судей, по моему опыту, — порядочные люди. Возможно, они не всегда независимы и принимают какие-то решения, потому что боятся Генпрокуратуры. Печерский суд Киева, может, привык к такому уровню, а в регионе прокурор области — это Бог, не говоря уж о Генеральной прокуратуре.

У присяжных есть и процессуальная смелость, и народная мудрость. Хотя существующий у нас усеченный состав суда присяжных опасен.

И, конечно, современным судам очень не хватает суда присяжных.

— Ну, он существует в каком-то гибридно-усеченном варианте…

— И даже в этом виде иногда выносит очень важные решения. Например, в Сумской области был оправдательный приговор по убийству — притом что двое судей были против, но трое присяжных проголосовали за. Этот оправдательный приговор устоял в апелляции.

У присяжных есть и процессуальная смелость, и народная мудрость. Хотя, конечно,существующий у нас усеченный состав суда присяжных опасен. Прокуратура, несомненно влияющая на судей, сможет так же влиять и на нескольких присяжных. Их должно быть больше, тогда они будут лучше защищены от телефонного права, угроз и любого иного влияния.

— Как вы оцениваете судебную реформу в целом, например, в части состава и решений Верховного суда? Выделяете ли вы какие-то знаковые решения Верховного суда, которые ликвидируют реально существующие проблемы, создают условия для унификации судебной практики, соответственно — предсказуемости судебных решений?

— Думаю, хорошо, что некоторые адвокаты попали в Верховный суд. Например, Аркадий Бущенко. Не все его решения нравятся адвокатам, но у него есть глубокая правозащитная база. Он хорошо знаком с новыми решениями ЕСПЧ, действительно знает и понимает их суть, а не только названия дел, правильно применяет их.

У судьи Николая Мазура были очень интересные решения, когда он еще работал районным судьей. Он творчески подходил к праву, применяя аналогию, придерживался соразмерности.

Стали появляться и важные решения Верховного суда. Например, касающееся подтверждения полномочий адвоката в процессе — вечный спор о том, нужен ли ордер, договор или и то и другое. Верховный суд поставил точку в этом вопросе, постановив, что достаточно любого из этих документов. В результате у суда и оппонентов стало меньше формальных причин отфутболить адвоката, не принять его жалобу.

Интересна также позиция по обжалованию «необжалуемого» (дело 243/6674/17-к) — следственный судья, превысив полномочия, выносит решение о назначении комплексной внеплановой проверки. Был сделан вывод, что УПК не мог предусмотреть такой случай, значит, можно обжаловать.

Однако была разная практика и дело передали в Большую палату ВС, где эта позиция устояла. Даже в особых мнениях (дело №490/14736) можно найти интересные идеи (обжаловать необоснованное определение апелляции о направлении дела на новое рассмотрение в суд первой инстанции).

Каждый десятый житель Фастовского района осужден за совершение того или иного уголовного правонарушения. Это ненормально, это признак полицейского государства.

Интересное и важное решение касается концепции доказанности вне разумных сомнений. Судьи зачастую рассуждают так: есть потерпевший, который предупрежден об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, а есть обвиняемый, который не предупрежден. Значит, показаниям первого доверия больше.

Хотя на самом деле это ведь слово против слова. Как говорится, testis unus, testis nullus, то есть один свидетель — не свидетель. А тут ведь даже не свидетель, а потерпевший. А уж если есть свидетель, то это вообще все, обвиняемому доверия нет. Поэтому очень важно, что появились правила на этот счет — сколько и каких доказательств достаточно, чтобы быть убедительными вне разумного сомнения, а не просто брать скопом все, что подшито к делу.

Вот в нашумевшем фастовском деле, например, содержится такая любопытная перепись всех лиц Фастовского района, ранее привлекавшихся к уголовной ответственности. Кстати, каждый десятый житель Фастовского района осужден за совершение того или иного уголовного правонарушения.

— Интересная статистика.

— Это ненормально, это признак полицейского государства.

А по фастовской трагедии судьи в апелляции сказали, продлевая меру пресечения: исходя из текста обвинительного акта, мы считаем, что существует обоснованное подозрение и обвинение, доказательства там есть. Хотя прокурор должен представить доказательства наличия рисков. Практика автоматического продления меры пресечения фактически осталась, хотя и рассматривают этот вопрос теперь раз в два месяца.

Если говорить в общем об изменениях в работе судебной системы, то, по моим наблюдениям, судьи все чаще цитируют решения ЕСПЧ, Конвенцию о защите прав человека и основных свобод, это стало модным, позитивным трендом.

Секреты использования ЕСПЧ

Адвокаты тоже стараются не отставать: даже если ты не знаешь решения, то хотя бы упомяни Конвенцию. Необязательно знать все решения ЕСПЧ. Даже если ты не выиграешь в национальном суде, через определенное время можешь выиграть в ЕСПЧ.

В ЕСПЧ существуют четко работающие механизмы, которые позволяют защитить интересы клиента на самых ранних стадиях.

Кстати, не многие знают, что обращаться в ЕСПЧ можно далеко не только после того, как исчерпаны все средства на национальном уровне. Существуют четко работающие механизмы, которые позволяют защитить интересы клиента на самых ранних стадиях.

Речь идет о ст. 39 Регламента ЕСПЧ. Я прибегал к этой возможности, когда клиенту, например, не оказывали необходимую медицинскую помощь в пенитенциарном учреждении. Есть решение суда об оказании медицинской помощи — обеспечить диагностику и лечение. Начальник СИЗО никак не хочет выполнять решение национального суда.

Как только факсом отправляешь заявление в ЕСПЧ о том, что человек находится без оказания медпомощи, они реагируют мгновенно, запрашивая информацию у нашего правительства, решая вопрос об обеспечительных мерах. Конечно, на такое обращение есть незамедлительная реакция.

— Сколько времени занимает рассмотрение такого заявления в ЕСПЧ?

— Три дня. То есть значительно меньше, чем в нашем суде. Могут даже обратиться за комментарием в тот же день. Это же срочный вопрос. И тогда клиента сразу же вывозят, поскольку это по обращению ЕСПЧ.

— Симптоматичный метод борьбы за права клиента. Как добиться того, чтобы изменить эту ситуацию, когда через Европу вопрос решается быстрее, чем тут, на месте, и каким образом можно обуздать этот непоколебимый обвинительный уклон в наших судах?

— Я думаю, просто работа судьи должна стать престижной. И, конечно же, судьи должны получать высокую зарплату. Также необходима служба судебной охраны. Ни судьи, ни подсудимый, ни участник процесса не должны оставаться один на один с толпой, у которой есть какое-то свое мнение по конкретному делу. Такого рода безопасность — это неотъемлемая составляющая гарантий независимости судебной власти.

Адвокатская монополия — иллюзия самоуправления, а на самом деле всех будут держать в ежовых рукавицах.

— Как вы относитесь к адвокатской монополии?

— Я считаю эту меру преждевременной, хотя, казалось бы, должен быть за. Во-первых, уже сейчас ощутимо возросла нагрузка на адвокатов. Во-вторых, может возникнуть пристальный интерес к деятельности адвокатуры со стороны Антимонопольного комитета, в частности, в аспекте регулирования цен, чего сейчас нет.

Кроме того, монополия также может привести к деградации, отсутствию мотивации к развитию, уменьшению конкуренции. И, конечно, образуемая вертикаль, централизация приведет к большей зависимости адвокатов. Иллюзия самоуправления, а на самом деле — всех будут держать в ежовых рукавицах.

— Есть у вас девиз, может быть, профессиональное кредо?

— «Только ходатайство о техфиксации может выключить «режим Бога» у судей».

Аудио-, а с 1 января этого года и видеофиксация судебных заседаний — большой шаг вперед к построению беспристрастного суда и правового государства, поскольку существенно дисциплинирует судей. Это важная гарантия от фривольностей, которые ранее позволяли себе судьи в процессе. А если вы вдруг заметили такое, сразу поинтересуйтесь, идет ли фиксация судебного заседания техническими средствами.